Встречи

–  А Лена где?
– спросил Ватутин, заглядывая через плечо Татьяны в приоткрытую дверь, за которой виднелся стол с беспорядочной кучей книг, словно высыпанных на него из мешка.

–  В школе! Ходит во вторую смену.
– Татьяна, вспомнив о том, что продолжает еще держать скалку, метнулась на кухню.
– Я сейчас… сейчас!.. Обед уже готов.

Ватутин торопливо прошел по короткому коридору и распахнул дверь в комнату детей.

Вот она - эта кровать, застланная серым ворсистым одеялом; подушка в белой наволочке лежит ровненько. Как дорого бы он сейчас дал, чтобы не видеть этой отрешенной аккуратности!

–  Татьяна!
– Он выглянул в коридор.
– От Вити есть письма?..

–  Посмотри на этажерке!

Легко сказать - посмотри на этажерке. Да разве в этой груде старых тетрадей и порванных учебников что-нибудь найдешь! Случайно раскрыл одну из тетрадей, увидел жирную двойку, написанную красным карандашом, и в сердцах захлопнул. Нет, девица, видно, отбивается от рук. С ней придется серьезно поговорить.

Как всегда удачливый, Семенчук острым взглядом прощупал все закоулки этажерки и первым заметил на верхней полке, под пустой фаянсовой вазой для цветов, синеватый конверт.

Ватутин вынул из конверта вчетверо сложенный листок, исписанный детскими каракулями, и долго вчитывался в слова, с трудом их разбирая. Виктор писал из лесной школы, что уже начал ходить без костылей, но воспитательница Мария Гавриловна не разрешает ему долго играть с ребятами.

У мальчика туберкулез ног. А началось все с обычной простуды. Всегда, когда Ватутин думал о Викторе, его не покидало ощущение вины, словно в чем-то он не до конца исполнил свой отцовский долг.

–  Такие-то вот дела, Семенчук!
– проговорил он, вкладывая письмо в конверт.
– Наука-то наша во многом еще мало разбирается, - и пальцем тихонько подозвал его к себе.
– На сколько приехали, спрашивала?

–  Интересовалась.

–  А ты что ответил?

Руки Семенчука сделали округлое движение, словно он пальцами ощупывал шар.

–  Сказал, что по усмотрению командования.

Ватутин кашлянул. Его всегда удивляла в Семенчуке хватка профессионального адъютанта, вот уж не скажет лишнего слова.

–  Поедем на рассвете! Пока молчи, а то опять попадет.

Лицо Семенчука мгновенно приняло бесстрастное выражение. Может быть, у него в Москве были какие-то свои, личные дела, и он рассчитывал на несколько дней, но тут же привычно подчинился обстоятельствам.

–  Если тебе нужно, иди, - сказал Ватутин, угадав, что Семенчук из деликатности о чем-то умалчивает, - и забирай машину…

–  К каким часам приехать?
– деловито спросил Семенчук.

–  В шесть ноль-ноль - у подъезда!

У всех свои дела. Татьяна Романовна не стала его удерживать. Через минуту Семенчук, стремительно накинув шинель, уже сбегал по ступенькам лестницы.

–  Ну, Татьяна, - сказал Ватутин, входя в кухню, - ты что-то мне редко писать стала!

–  Да и ты не очень часто пишешь, - улыбнулась она.
– Где будем обедать? В столовой?

–  Сядем здесь!
– Ватутин примостился к небольшому кухонному столику, покрытому старой рыжеватой клеенкой в подпалинах от горячего чайника.
– Давненько домашней лапши не ел.
– Он втянул носом запах супа.
– Как же быть с Витькой?
– спросил он, следя за тем, как Татьяна разливает лапшу по тарелкам.

–  Нарежь хлеба!
– сказала Татьяна.

Ватутин нагнулся к столику, раскрыл дверцы, достал большую белую кастрюлю, в которой хранился хлеб, плотно прикрытый крышкой, чтобы не высыхал, и, взяв с полки кухонный нож, стал нарезать аккуратные ломтики.

Татьяна поставила перед ним тарелку и присела напротив, подперев щеки полными руками.

–  А ты?
– спросил Ватутин.

–  Ешь, ешь, - сказала Татьяна.
– А рюмочку налить?

–  И рюмочку!..

Она поставила перед собой тарелку и налила по рюмочке из бутылки, которую принесла из столовой, и они выпили, чокнувшись как полагается, а Ватутин, хлебнув лапши, блаженно улыбнулся.

А потом постепенно завязался разговор о Викторе, о Ленке, которая хоть и старается, но в школе у нее не все ладится, о стариках, которые застряли в деревне Чепухино, у немцев, и судьба их до сих пор неизвестна…

Семейные дела! Во фронтовых заботах они временами отходят словно в небытие, и все же вплавлены в его жизнь: отними у него эти заботы - что станет с его душой?

–  Что же будет, Коля?
– спросила Татьяна.
– Так и будем отступать?
– И она взглянула на него с затаенной тревогой.
– Может быть, забрать Ленку и уехать к Вите? Там все же подальше…

Вот он, проклятый вопрос. Он не может от него уйти даже дома, даже в своей семье. Как ей ответить? Еще час назад, склонясь над картой, он вместе с другими генералами искал ответа на этот вопрос для всей страны.

Татьяне нет дела до стратегических замыслов, ее не интересует, сколько солдат, танков и самолетов в его подчинении, ей совершенно неважно знать, какой генерал назначен командовать армией, а какой смещен за неспособностью, ее беспокоит только одно - что будет с ее семьей, с ее мужем, с ее детьми, с ней самой, наконец.

Ватутин потупил взгляд.

–  Я думаю, тебе не следует уезжать из Москвы, - проговорил он.

–  Ты меня не утешай, - сказала Татьяна, - лучше скажи прямо!
– Она протянула руку и дотронулась до его руки.
– Коленька, возьми меня с собой!.. И Ленку тоже. Лучше, если мы будем все вместе…

–  Нет, - проговорил Ватутин, - сейчас нельзя вам на фронт! Погоди…

–  Что же будет?! Что будет?!
– Татьяна отодвинула от себя тарелку и поднялась.
– Ты все от меня скрываешь!.. Все!..

–  А что я могу тебе сказать? Как повернется война?.. Есть еще надежда, Татьяна!..

–  Да не о том я тебя спрашиваю! У тебя, наверно, какие-нибудь неприятности?

–  Нет! Большое доверие оказали. Если наше дело получится, изменится все!.. Все!..
– повторил он, устремив скованный взгляд в угол, мимо Татьяны.

Поняв, что большего от него не добьется, она виновато улыбнулась.

–  Значит, оставаться здесь?
– спросила только для того, чтобы по-женски подчиниться его воле.

–  Оставайся!
– коротко сказал он.
– А еще тарелочку нальешь?!

Она живо поднялась, поправила сбившуюся прядь, и Ватутин подумал, что косы у той девушки, с которой он когда-то сидел на берегу беспокойно петляющей Чепухинки, были гуще. Сколько же минуло лет? Почти двадцать. С декабря ему пошел уже сорок второй. Он еще полон сил. Привык к бессонным ночам, к непрерывному преодолению подчас внезапных, как ловушка, трудностей.