Встретимся в Силуране!

Ингила отпрянула, а Орешек, неустрашимый до наглости, просиял улыбкой навстречу разгневанной разбойнице:

— Великолепно! Монолог в духе нежной и кроткой Луанни! Какое интересное прочтение роли! Еще кистень выхвати и над головой помаши! Жаль, Раушарни не видит!

Бабка недобро сощурилась:

— Ах так? Тебе надо — в духе Луанни?.. Ладно, гаденыщ получай!

Она убрала руку с оружия, выпрямилась, взгляд уплыл куда-то поверх голов… И в воздухе затрепетал голос — нежный, глубокий, полный сердечной боли:

Нет, мой любимый, не проси, не надо! Не страх в моих словах, и не гордыня, И не наивная девичья слабость… Чтоб быть с тобой, прошла б я босиком По снегу или углям раскаленным! Но плата непомерная за счастье — Своей любовью мир тебе затмить, Из нежных слов и ласк соткать тенета И спутать крылья сильные твои! Враги считают, что глупа Луанни, Годится лишь на роль приманки сладкой, Чтоб в клетку заманить тебя… Постой, Дай мне договорить! Ведь поцелуи Твои лишат решимости меня… Отвага тает… Путаются мысли… Прощай! Взгляни туда, на горизонт! Ты видишь, там рассветная полоска Так ярко и победно заалела? Пусть так же солнце славы и величья Разгонит ночь судьбы твоей жестокой! В седло, мой принц! В бессмертие скачи!

Женщина смолкла, словно обессилев в борьбе с собой. И тут же ей ответил мужской голос: низкий, хрипловатый, изнемогающий от страсти:

Но если власть, и слава, и величье Не стоят слезки девочки моей, Грустящей тихо у ручья лесного?.. Ты говоришь, любовь твоя — приманка? Злорадный смех врагов тебя тревожит? Но кто они для нас с тобой, Луанни? Так… стайка пауков из темной щели… Моя красавица, во всех балладах Звенят слова: «Любовь костром пылает». Избитая, затасканная фраза… А я сегодня понял: да, костром! Смотри, Луанни, как я в это пламя Бросаю без тоски, без сожаленья Мечты, что в черном холоде изгнанья Спасали от отчаянья и боли! Бросаю замыслы, что и меня Порой пугали царственным размахом, Бросаю память о печальном детстве, Об одинокой юности… В огонь!.. А это что?.. Жемчужина ценнее, Чем все, что я швырнул в костер любви: Месть за отца… Смотри, моя Луанни: Рука не дрогнет… На костер ее, Кровавую, жестокую химеру!.. Ну вот и все. Теперь я чист, Луанни. Я — это я. Без мишуры, без блеска. Я остаюсь у нашего ручья…

Женщина, которую сейчас нельзя было назвать старухой, вгляделась в лицо мужчины так, словно ничего дороже ей в жизни видеть не приходилось и не придется, и ответила:

Нет, милый! Память, и мечты о славе, И жажда мести, что меня пугает, В огне любви великой не исчезнут… А знаешь, почему? Все это — ты! «Я — это я», — сказал ты… Нет, любимый! Не сможешь ты самим собой остаться, Отвергнув все, чем жил, страдал, дышал! Ты не судьбу сейчас приносишь в жертву — Ты разрушаешь самого себя! В развалины души ворвется стужа, Любовь умрет — поверь, мой ненаглядный! А это страшный грех — убить любовь! Уж лучше за спиной оставь Луанни, Забудь свою «девчонку у ручья». Как сор, швырни в траву воспоминанья! Я соберу их — каждое мгновенье! — И буду помнить, помнить за двоих!..

Отзвучали последние слова, на поляне воцарилась тишина. Ее разбили звонкие хлопки в ладоши.

— Молодцы! — пронзительно закричала Ингила. — Ох, какие молодцы!..

Старуха и Орешек, как по команде, обернулись к своей маленькой «публике» и величественно кивнули. Связанный по рукам и ногам Орешек при этом выглядел весьма комично, но не замечал этого.

— У меня было такое платье… — блаженно улыбнулась старуха. — Белое, с огромными васильками… Я сидела в траве, вокруг были такие ромашки… А Раушарни стоял рядом…

— Во имя Хозяйки Зла! — заявил вдруг Орешек с явным отвращением. — А я-то, дурак, почти поверил, что ты и впрямь играла Луанни…

Обе женщины с негодованием уставились на грубияна.

— Да, ты могла бы сыграть, — с полупрезрительной снисходительностью протянул Орешек. — У тебя неплохо получается… выразительно… но надо же чувствовать сцену! Травка… Ромашки… Когда эту пьесу играли мы — усаживали Луанни на большой валун!

Женщины недоуменно переглянулись. Какая разница, на чем сидит героиня пьесы?..

— Стало быть, Раушарни стоял рядом с тобой? На коленях стоял?

— Ты что, сдурел? Он же принца играл! Ему нельзя было на коленях!..

— Ага-а! — протянул Орешек въедливым тоном судьи, поймавшего преступника на противоречивых показаниях. — Он дальше говорит: «Позволь припасть пылающим челом к ручьям твоих прохладных белых ножек!..» И кланяется Луанни в ноги! Это как же его должно скорчить, если ты сидишь на полу, а ему, бедняге, и на колени встать нельзя?

— Кланялся! — завопила старуха. — Я вот так сидела… колени к подбородку… — Она плюхнулась на траву, коричневая домотканая юбка веером легла вокруг грубых стоптанных сапог. — Вот так свои ноги обнимала… А он — лицом мне в колени… У него лютня в руках была, он на лютню чуть опирался… изящно так…

— Да сроду Раушарни такой трюк не проделать!

— Дурень, он ведь моложе был, спина лучше гнулась!

— Все равно б не вышло! Он высокий, с меня ростом… это как же ему нужно было гнуться?

— Да, ростом он, пожалуй, с тебя… А ну вставай! Вставай, кому сказано! Сейчас примеримся…

Старуха вошла в сарай, рывком за цепь заставила Орешка подняться на ноги.

— Вот я сажусь… Да стой ровно, пенек неуклюжий!

— Сама бы так постояла… со связанными-то ногами! — зло ответил Орешек и через голову бабки бросил Ингиле странный взгляд. Словно просил сделать что-то… Но что?

Девушка в отчаянии огляделась — и сразу взгляд наткнулся на вбитое рядом в стену кольцо со змеящимся длинным обрывком цепи…

Правильно! У нее-то руки свободны… Вот только как добраться до цепи, чтобы бабка не заметила?

Тем временем Орешек неловко ткнулся головой в сторону старухиных колен, упал, перевернулся на бок и, не вставая, заорал во весь голос:

— Грымза! Актриса с большой дороги! Корова старая! В ромашках она восседала! А принц через нее кувыркался!

Под эти крики Ингила подвинулась к соседнему кольцу. Это осталось незамеченным для бабки, которая продолжала упрямо возражать:

— Сам дурак! Говорю тебе — он на лютню…

Старуха недоговорила. Два крайних звена цепи аккуратно хлестнули ее по макушке. Всхлипнув, старуха осела к ногам Ингилы.

Когда вредная карга очнулась, она была уже опутана веревкой, а рот ее был завязан полосой от подола юбки. Разбойница завозилась и свирепо замычала, но не устрашила этим пленников, которые уже освободились от цепей.

— Пошли! — скомандовал Ралидж, отшвыривая ненужную уже связку ключей и набрасывая на голые плечи свой плащ с меховой оторочкой.

— Ты, бабушка, не сердись, — почти виновато сказала Ингила. — Ты хорошо роль сыграла, правда-правда-правда! Я чуть не разревелась!

— Еще извинись за то, что она тебе к горлу нож приставила! — бормотнул Орешек.

Бывшие пленники покинули было поляну, как вдруг Орешек хлопнул себя по лбу — мол, забыл! Поспешно вернулся к дверям сарая, нагнулся над связанной старухой и произнес серьезно, с глубоким чувством:

Тебе лишь кажется, что я свободен. Да, руки не в цепях… но разум, сердце Всегда к тебе одной стремиться будут, И этого уже не изменить. Моя душа с тобою остается. Прощай, моя последняя любовь!