Вступление в будни

– Послушай, нищий студент, – обратился к нему Леманн.

Николаус бил по ярко-красной раскаленной стали. Молоток весил пятнадцать фунтов.

– Вот когда ударишь пятьдесят раз, – сказал Леманн, – то вечером ты поймешь, что поработал. – Возможно, Леманн ждал, когда парень устанет и попросит передохнуть. «Но я не попрошу», – решил Николаус. Он бил усердно и ритмично, заменяя технику и разумную бережливость грубой силой. Он расстегнул рубашку; капли пота выступили на гладкой белой коже ниже шеи. Он вспотел не столько от напряжения, сколько от страха перед собственной неловкостью и короткими, сварливыми приказами своего сварщика.

– Хватит! – крикнул Леманн, и Николаус отошел и вытер лоб тыльной стороной ладони, затем уставился к проходу цеха, как делал это десятки раз сегодня, и снова забыл о своем сварщике и своей работе, непреодолимо очарованный видом залитого дневным светом цеха с косыми лимонно-желтыми лучами под односкатными крышами и игрой красок сварочных костров – от чисто-голубого до фиолетового, от желтого до глубокого красного. «Какие чудесные эффекты, – думал Николаус, – какие неслыханные цветные круги перед нейтральным стальным серым… Пейзаж без неба и деревьев, люди, движущиеся силуэты в этом золотисто-красном сиянии».

– Не спи, нищий студент, – сказал Леманн. – Стоишь и пялишься, как дуралей. – Он весь день злился на своего помощника, но сам себе не признавался в симпатии к этому дуралею.

– Я еще не студент, – мягко возразил Николаус. – Я только школу окончил.

– Неважно. Все вы одинаковые. – Два года назад Леманн работал со студентом. Они вполне ладили, пока Леманн помогал ему во всем.

Теперь студент вернулся на комбинат инженером-сварщиком. Он встретил своего старого сварщика в автобусе и даже не поздоровался с ним.

– Знаю я вас, – сказал Леманн. Та встреча в автобусе все еще мучила его, и накопившееся раздражение сделало его разговорчивым. – Сначала лезете к Карлу, и если Карл заплатит за пиво, то он будет достаточно хорош. Но как только ты станешь инженером, то и забудешь про Карла…

Николаус не знал, какой мрачный опыт Карл считал здесь за правило, он посчитал, что должен защититься, он сказал:

– Но я не собираюсь становиться инженером. Я буду художником.

– И куска хлеба не получишь, – проворчал Леманн.

Больше они не разговаривали друг с другом. Николаус хотел бы попросить перерыв. Его руки болели, он подумал: «Сегодня вечером я не смогу держать даже карандаш…» Его пальцы, казалось, сильно увеличились и огрубели за последние несколько часов, но он решил, что сейчас не время жалеть себя. Он старался не думать о том наброске портрета, который, возможно, он начнет сегодня вечером; он старался думать только об этой ржаво-коричневой опоре вместо недостижимого оттенка красного дерева, оттенка волос этой девушки.

Не его вина, что в тот день с ним случилось еще одно несчастье – именно на глазах у мастера, который совершал свой второй обход цеха. Крепкая рукоятка раскололась, и молоток ударился о землю в шаге от Николауса. Николаус с удивлением посмотрел на рукоять и сказал:

– Мне повезло! – Потом он испугался, увидев внезапно раскрасневшееся лицо Леманна.

Затем подошел мастер, ударил ногой по молоту и сказал:

– Эта игрушка весит пятнадцать футов. – На этом для него инцидент, казалось, закончился, и он обратился к Леманну: – Опоры нужно установить сегодня.

Справитесь?

Леманн молчал.

– Так что? – спросил Хаманн. – Ты на уксусной фабрике, что ли?

Леманн указал широким черным большим пальцем на Николауса.

– Справимся? С этим недоумком? – Николаус покраснел. Леманн грубо добавил: – Пусть кистью махает, а не молотом.

– Глупости, Карл. – Хаманн некоторое время наблюдал за ними, он подумал: «Парень прикладывает слишком много сил». Он облизнул губы и сказал своим самым любезным тоном: – Покажи ему пару хитростей, Карл. А если не можешь… я передам парня Альфреду Траппу. Согласен?

Он задумчиво покрутил сломанный молоток, давая Леманну время проглотить таблетку.

– Рукоятка никуда не годится.

– Глупости, – прорычал Леманн, и мастер понимающе кивнул.

– Как хочешь, Карл. – Он задумчиво водил пальцем по месту разлома.

Николаус стоял, опустив руки, потный и виноватый, и вдруг Хаманн схватил его узкие, тонкокожие руки и, повернув их ладонью вверх, насмешливо сказал:

– Смотри, какой герой!

Ладони были покрыты беловатыми пузырями, а между большим и указательным пальцами кожа лопнула и кровоточила.

Леманн со странным выражением уставился на руки Николауса и через некоторое время сказал:

– Я же говорил, он ненормальный.

3

– Пошли в «Шварце Пумпе»? – скомандовал Курт. И бросил Николаусу: – Ты тоже приглашен.

– Не могу.

– Да перестань! Когда у меня есть деньги, я трачу их даже на друзей, – сказал Курт, и это не было преувеличением – он был щедрым, потому что мог себе это позволить. В школьные годы он часто приглашал домой своих поклонников – разумеется, только когда его отец был в командировке – и устраивал шумные вечеринки, дикие танцы под рок-н-ролл с вином и коньяком, его мать уходила к себе, не подозревая, как безобидно развлекались дети после двенадцати часов.

Но здесь не было зоркой матери, и ближе к вечеру здесь дул резкий воздух неограниченной свободы, как считал Курт, и он был полон решимости ее испытать. Он был настроен еще более решительно, потому что другой человек, претендующий на роль своего рода наставника, снова попытался встать у него на пути и предостерегающе поднял указательный палец, этот чертовски скучный учительский указательный палец.

Около душа всех троих поймал Хаманн и сказал:

– Возможно, вам будут предлагать проставиться, обмыть ваш первый рабочий день. У нас все еще есть те, кто любит перевыполнять планы пивоварни. Не позволяйте им вытащить деньги из вашего кармана.

– Ни гроша не вытянут, начальник, – искренне сказал Курт, но его раздражало, что толстяк пытался поучать его после рабочего дня. Теперь он действительно постарался убедить остальных сходить в «Шварце Пумпе».

В гостинице был большой, очень высокий зал, заставленный столами и стульями; рядом со стойкой на корточках стояла серебристого цвета печь. Воздух был густой и серый от сигаретного дыма, большинство гостей составляли молодые люди: каменщики, машинисты в заляпанных маслом комбинезонах и пьющие плотники с огромными пуговицами на черных куртках. Несколько цветастых рубашек выделялись на черновато-голубом фоне.