Вступление в должность

Пять километров гнал со скальной высоты свои воды Лысый Дед, гнал их прямо, косо и по крюку, вгрызался в гранитные бока сопок, перемещал тяжелые донные камни, отвесно падал и выравнивался, снова извивался ужом и намывал пороги, невидимые в бурлящей воде. А в августе река как бы лысела (возможно, от этого и Лысый Дед?) и до того мелела, что ее в любом месте можно было перейти, замочив лишь по щиколотку кирзовые сапоги. Только громоздились по бортам неказистого ручейка да выпирали со дна всевозможной формы и всевозможного цвета каменные глыбы, так пропеченные солнечным огнем, что за них нельзя было тронуться рукой.

Вот на этом Лысом Деде, в самый его разлив, и мерился Венька с желавшими его победить и ловкостью, и мужеством, и сноровкой, и чем угодно. Чья резиновая надувная лодка промчится три километра до низины по этой чудовищной быстрине, по этому водяному аду, чья лодка не опрокинется или не будет выброшена на берег и какой кормчий устоит в ней от старта до финиша — тот и победитель. Устоять желал каждый, и каждый был не из робкого десятка, ибо робкий не шел бы на такой отчаянный риск.

Если в час приезда соперника у Веньки выпадал свободный от работы день, если он вообще в тот час находился в своем малом селеньице, а не пропадал в тайге, то он сам становился гидом, поднимался в сопки с приехавшим, показывал ему все коварные местечки Лысого Деда и объяснял, какие штуки он может выкинуть при разливе. Если же Венька в ту пору отсутствовал, то чаще всего гидом становился шофер грузовика Серега Бабкин, закадычный дружок Веньки, а также его неизменный свидетель при всех пари, неизменный судья, секундант, рефери и тому подобное.

Был он, Серега Бабкин, великий мастер потрепать языком, а потому всякому-каждому с великой охотой излагал спортивную, так сказать, биографию Веньки. И выходило из этого рассказа, что дело выглядело вот каким образом. Как-то давненько, когда Серега с Венькой находились в том возрасте, в коем мальчишки могут сутками гонять по пылище консервную банку, громко именуя ее шайбой, и грезить о будущих чемпионских титулах и поединках со шведами, канадцами, финнами и так далее, — еще в то давнее время на их участке поселились мерзлотоведы из Москвы: старик профессор и двое молодых парней. И, поселившись, сразу же взялись за Лысого Деда: измеряли-вымеряли русло, что-то вычисляли, измеряли рулеткой и перерисовывали в свои альбомы валуны и мелкие камушки, и в конце концов пришли к выводу, что русло Лысого Деда выгрыз в доисторические времена сползавший в долину ледник. Этот ледник с его доисторическими временами вовсе не интересовал Серегу с Венькой, зато их страшенно интересовала резиновая лодка мерзлотоведов. Когда ее надували, на красной резине, на обоих бортах лодки, появлялись аршинные белые буквы — ВЕНЕРА. Лодка была легкая и устойчивая на воде, иногда мерзлотоведы рыбачили в ней на широкой и тихой Красавушке, и тогда с берега казалось, будто на голубом стекле реки колышется большой красный мак.

Трудно сказать, знал ли старый степенный профессор, какой замысел вынашивали в своих дерзких головах его молодые помощники, — скорее всего, что не знал. Они же, помощники, в один прекрасный день втащили красную лодку на высокую скалу, откуда начинал свой путь Лысый Дед, и пустились на ней вниз по течению. Лысый Дед в то время уже изрядно обмелел и не был столь опасен для лодочников, как в разлив, однако затея кончилась едва ли не трагически. Каменный нож располосовал днище лодки, парней бросило на скалу и так потрепало о камни, что на них, как говорили потом, не было живого места. Их увезли на вертолете в больницу, с ними отбыл и профессор, бросив красную лодку на произвол судьбы. Венька с Серегой залатали ее кусками негодных резиновых баллонов и два года приучали лодку и себя к Лысому Деду. Через два года, в самый разгар паводка, Венька впервые прошел на красной лодке три километра — до впадения Лысого Деда в Красавушку. Венька рискнул и прошел, а он, Серега, не рискнул.

Вот такую историю излагал Серега Бабкин всем Венькиным соперникам и непременно предвещал им неудачу. И пророчество, кстати сказать, сбывалось.

Словом, так продолжалось целых десять лет. А потом вдруг летом по приискам, по артелям, по участкам и поселкам, лепившимся к реке Волчья Пасть, пополз слух, будто Венька решил забросить свою красную лодку с броской надписью ВЕНЕРА, будто он женился, заимел вместо резиновой живую Венеру, по имени Нюшка, и будто отныне, как человек семейный, он не намерен подвергать опасности свою жизнь на Лысом Деде, и вроде бы сказал он, что теперь пусть без него соревнуются лодочники, если есть у кого такая охота.

Слух полз да полз по тайге, ему верили и не верили. Но все же многим было любопытно знать: так ли это или нет? Явится Венька Красная Лодка со своей артельной братией по весне в райцентровский ресторан отмечать «золотой урожай» или останется дома с молодой женой? А если придет, то будут ли снова заключаться пари или Венька в самом деле поставил на всем крест? А если и поставил крест, то сыщутся ли охочие продолжать без него эти никем и нигде не фиксируемые, беспротокольные состязания-соревнования?..

Вопреки всяким предположениям, Венька вместе со своей малочисленной артелью в ресторан явился, прихватив с собой свою жену Нюшку, что противоречило неписаным колымским законам: обмывать «золотой урожай» без жен, без невест и без знакомых девчонок, то есть в сугубо мужском обществе. («Кто мыл золотишко — тот и гуляет», — гласила местная поговорка).

Однако оказалось, что данная поговорка имела прямое отношение к Венькиной жене, поскольку молоденькая супруга его, как и он сам, была бульдозеристкой и работала вместе с Венькой на промывке золота. Но самым интересным было не это, самым интересным было то, что уж очень похожи они были друг на друга: Венька — на жену, а Нюшка — на мужа. И ростом невелики, и глаза у обоих карие, и носы курносые. Даже темная Нюшкина челка тоже была косовато подрезана.

Нюшка сидела в компании смирно, не пила ни вина, ни шампанского. Подперев смуглым кулачком щеку, слушала джаз, гремевший с эстрады, и чуть приметно шевелила губами, когда патлатый молодой солист в джинсах с пестрыми наклейками пел в микрофон незатейливую песенку на местную тему: «Трасса, колымская трасса».

Семеро парней вызвались в тот вечер скрестить с Венькой, образно говоря, шпаги. Семеро протянули Веньке свои руки, и семь раз Серега Бабкин ударил по сцепленным рукам, утверждая тем самым состоявшееся пари. И каждому из семерых Венька сказал одно и то же:

— На коробку парафиновых бигуди. Говорят, только в Таллине можно достать. Говорят, потрясающая штука.

Назначение бигуди не требовало объяснения: видимо, Нюшка страстно желала заменить в домашних условиях свои прямые от природы волосы какими-нибудь сногсшибательными локонами.

— А если я выиграю, на кой мне твои бигуди? — воспротестовал геолог из дальнего прииска Семен Крутик, малый завидного сложения и к тому же крепкого упрямства: он третий раз шел на поединок с Венькой, шутливо объясняя это тем, что бог, мол, троицу любит.

— Нет, вы не выиграете, — улыбнулась в ответ ему Нюшка. — Я Вене не разрешу проиграть.

— Ну, поглядим, бабка надвое гадала, — упрямо хмыкнул Семен Крутик, но насчет ненужных ему бигуди успокоился.

В этот раз состязания на Лысом Деде и впрямь были необычны. Венька решил блеснуть, что называется: всем соперникам дал форы в полкилометра. Это означало, что все они могли начинать спуск от Серого камня, оставив за спиной самый опасный порожистый обрыв, близ которого на берегу всегда находилось несколько Венькиных дружков, вооруженных длинными баграми, ибо в том месте чаще всего опрокидывались лодки, и задача дружков-секундантов состояла в том, чтобы мгновенно помочь неудачнику в целости выбраться на твердую землю, а еще и в том, чтобы постараться подцепить багром его беспризорную лодку. Но куда там было успеть подцепить, если лодка, лишенная седока, неслась вниз, кувыркаясь и подпрыгивая в смерче пены, едва ли не со скоростью звука.

Короче говоря, Венька всем дал хороший шанс для выигрыша и, не изменяя своему правилу, предоставил им возможность первыми пытать свою удачу. Самого себя, если можно так сказать, он всегда оставлял на закуску.

В общем и целом, состязания начались, и это было воистину великолепное зрелище. Скорбить приходилось лишь о том, что на нем присутствовало ничтожное число зрителей: человек двадцать спасателей (они же боковые судьи), разбросанных по правому берегу Лысого Деда, да горсточка зрителей на финише — на некрутом мыске в низине, как раз в том месте, где Лысый Дед смыкался с Красавушкой.