Вступление в должность

На улице было морозно — градусов двадцать пять. Снежок перестал сыпать, и вверху, в далекой непроглядной тьме, вылезли маленькие звезды, разбросанные небольшими ярко-зелеными кучками на огромном просторе неба. Луны не было. Видно, она заблудилась за высокими хребтами сопок, невидимых в ночи. И потому так черно и слепо было на земле без луны. Фонарь перед домом отчего-то погас, свет в окне бухгалтерии тоже пропал. Но когда Любушка вышла из дома, вспыхнули фары тарахтевшего у конторы трактора. Любушка пошла на их свет, слегка дымившийся на морозе.

При ее появлении сторожиха в тулупе и парень, приходивший будить, умолкли. Задок саней не был огорожен, чтобы удобнее садиться, и Любушка легко забросила в высокие сани кукуль и рюкзаки.

— Ну, давай, выходи! Что тебя, на руках выносить? — сказал вдруг парень, приходивший будить Любушку.

Только тогда Любушка заметила женщину в телогрейке и пуховом платке, повязанном так, что виднелись лишь глаза и нос. Женщина сидела у правого борта саней, привалясь к мешку, и молчала. — На коленях у нее лежала собака. Женщина обхватила ее за шею.

— Ты что, пьяная, что не слышишь? — спросила сторожиха.

— Не пьяная, а дурная, — сказал парень. — Ну, ты думаешь выходить?

— Ступай, Паша, домой, замерзнешь. Или ты пьяная? — добивалась сторожиха. — Кто трезвый в такой резине на ногах в тайгу едет?

— Она что трезвая, что пьяная — дурная, — сказал парень.

А женщина молчала, будто ничего не слышала.

В кабине стукнула дверца, к ним подошел Слава.

— Уговорили или нет? — спросил он.

— А черт с ней, пускай едет! Дуба даст, тогда узнает, — решил парень, приходивший будить Любушку.

— Ну, смотри, — сказал ему Слава. — Тогда поехали что ли? — И крикнул в темноту широких саней, заставленных мешками и ящиками: — Товарищ корреспондент, так ваш второй не едет?

— Не едет, не едет! — раздалось из-за мешков. — Я один еду!

— А доктор? — спросила Любушка.

— Спит давно, — кивнул Слава на грудившиеся в санях мешки, — Забирайся, давай помогу, — взял он Любушку за локоть.

— Я сама, — отстранилась Любушка. Она обеими руками ухватилась за доски продольного борта и влезла в высоко поднятые на полозьях сани.

— Тимка, пошли в кабину! — позвал собаку парень, который приходил будить Любушку, и зацокал языком.

Пес рванулся к нему, но женщина крепко держала его сцепленными вокруг шеи руками.

— Тимка, околеешь! — укоризненно сказал парень и присвистнул.

Собака заскулила, пытаясь вырваться от женщины. Та развела руки и отпустила ее. Собака спрыгнула с саней, побежала за парнем.

Ступая по твердым мешкам, Любушка перетащила свои вещи к передку саней, заставленному ящиками. У левого борта спал, забравшись с головой в кукуль, доктор, у правого борта устраивался корреспондент. Он уже по пояс влез в кукуль и продолжал натягивать его себе на плечи, ворочаясь на мешках. Любушка хотела сказать ему, что лежа в кукуль не влезают, нужно сидя натянуть его на ноги, потом встать, и он легко натянется по самую голову. Но сказать постеснялась. Тем более что корреспондент уже почти справился со своим нелегким занятием.

Между доктором и корреспондентом места хватало на троих. Любушка пристроила к ящикам рюкзаки, стала выворачивать мехом наружу свой кукуль, чтоб удобнее было в него влезть. В это время сани дернулись и поползли за трактором, скрежеща полозьями по каменистой мерзлой земле.

— Женщина так и не сошла? — спросил Любушку корреспондент.

— Нет, она едет, — ответила Любушка.

— У меня лишний кукуль и валенки — товарищ не поехал. Скажите ей, пусть возьмет.

Любушка по мешкам прошла к женщине. Та сидела в прежней позе — привалясь к мешку с отрубями и поджав под себя ноги в коротких резиновых сапогах, куда были заправлены лыжные брюки.

— Вы замерзнете, — сказала она женщине. — Пойдемте вперед, там лишний кукуль есть.

— У меня свой есть, — по-эвенски ответила женщина сквозь платок, закрывавший ее лицо.

Любушка была якутка, но эвенский понимала. В техникуме были разные ребята: чукчи, русские, эвены, якуты — все понемножку научились языкам друг у друга.

— Пойдемте вперед, за ящиками теплее, — звала ее Любушка.

Женщина не отвечала.

— Вы меня слышите? — спросила Любушка.

Женщина молчала.

Любушка постояла немного и отошла от нее.

— У нее свой кукуль есть, — сказала она корреспонденту.

— Сколько километров до бригады, если поточнее? — спросил ее корреспондент.

— Не знаю. Говорили, сто пятьдесят. Я первый раз еду, — ответила Любушка.

Корреспондент больше ни о чем не спрашивал ее. Натянул на голову кукуль и скрылся в нем. Кукуль заворочался — корреспондент старался улечься на бок в своем узком меховом ложе.

Любушка тоже забралась в кукуль. Лежала на спине и смотрела на расшитое звездами небо. Кроме звезд, и черного неба, она ничего не видела. Даже высокие борта саней были скрыты темнотой. Сани скрипели, покачивались, кренились, подпрыгивали на буграх, и оттого вверху покачивались и кренились набок ярко-зеленые звезды.

Вскоре Любушка поняла по ширканью и царапанью веток, задевавших дощатые борта саней, что въехали в тайгу. Мохнатая ветка с треском прошмыгнула над Любушкой, осыпав лицо холодной колючей хвоей. Рукавицей она смахнула иглы. Потом втянула в кукуль голову и долго лежала в теплом мешке с открытыми глазами, но уже не видя покачивающихся, подпрыгивающих звезд.

И долго еще думала о многом, сразу обо всем. О странной женщине, сидевшей в санях, о директоре совхоза Казаряне. Сначала Казарян говорил: «Поедешь зоотехником в бригаду Киреева», на другой день сказал: «Поедешь зоотехником в бригаду Климова», на третий: «Поедешь зоотехником и ветеринаром в бригаду Данилова». Сперва он обещал: «Отвезу тебя к Кирееву на вездеходе», на другой день сказал: «Поедешь к Климову на вездеходе без меня», на третий: «Поедешь к Данилову на тракторе с санями. Возьмешь продукты оленеводам, корм оленям и почту». И вот она едет работать в бригаду Данилова, везет продукты и почту, везет два ящика винограда, один арбуз и двадцать литров вермута — подарок пастухам ко Дню работников сельского хозяйства. Праздник этот через три дня, и Казарян поручил ей поздравить пастухов. Сначала он говорил: «Соберешь всех у Данилова, устройте общий стол, скажи им речь», потом: «Соберешь всех у Данилова, стол устраивать не надо. Вот тебе отпечатанное поздравление, выучишь и произнесешь». Она выучила свою речь и знала, что сказать оленеводам.