Вся плоть - трава

В мире не станет голода, всего будет в избытке, ведь Цветы могут дать человеку все, что ему нужно.

Мы привыкнем полагаться на них, от них, от их верности уговору будет зависеть все хозяйство и самая жизнь человечества - и тогда человечество в их власти! А если они вдруг снова превратятся из пшеницы, кукурузы, травы во что-нибудь другое? Они разом обрекут всю Землю на голодную смерть. Или внезапно станут ядовитыми - и смогут убивать мгновенно, это все-таки милосерднее. А если к тому времени они по-настоящему возненавидят людей? Разве они не могут наполнить воздух какой-нибудь тлетворной пыльцой, столь пагубной для всего живого на Земле, что смерть, когда она наконец настанет, покажется желанным избавлением?

Или, предположим, люди не захотят пустить их на Землю, но они все равно к нам проникнут… люди не станут заключать с ними сделку, но они сами тайно обратятся в хлеба и травы и все другие земные растения, вытеснят их, убьют, подменят собою несчетные виды земной растительности. Что ж, конец будет тот же.

Проникнут ли они к нам с нашего согласия или наперекор нашей воле, - мы бессильны их остановить, мы в их власти. Быть может, они нас истребят, а может быть, и нет, но если и нет, важно одно: стоит им пожелать - и они в любую минуту нас уничтожат.

Однако если Цветы намерены пробраться на Землю, захватить ее, смерти с лица ее все живое, - тогда чего ради они вступали со мной в переговоры? Они вольны проникнуть к нам и без нашего ведома. На это уйдет немного больше времени, но дорога открыта. Ничто не могло бы им помешать, ведь люди ни о чем бы не подозревали. Предположим, некие лиловые цветы выйдут за пределы милвилских садов и год от года начнут множиться, разрастутся среди живых изгородей, в придорожных канавах, в глухих уголках и закоулках, подальше от людского глаза… ведь этого никто и не заметит. Год от года они станут расползаться все шире, все дальше и за сто лет обоснуются на Земле прочно и навсегда.

Так я думал, рассчитывал, прикидывал на все лады, а откуда-то из глубин сознания упрямо пробивалась и взывала другая мысль - и наконец я прислушался: ну, а если бы мы и могли воспротивиться Цветам, отбросить их - нужно ли это? Даже если здесь и может таиться опасность, надо ли преграждать им путь? Ведь это впервые мы встречаемся с иной жизнью, с иным разумом. Впервые человечеству представился случай - если только у нас хватит решимости - приобрести новые познания, по-новому посмотреть на жизнь, заполнить пробелы в нашей науке, перекинуть мост мысли через пропасть, постичь иные, новые для человека воззрения, изведать новые чувства, встретиться с незнакомыми побуждениями, разобраться в незнакомой нам логике. Неужели мы струсим и попятимся? Неужели не сумеем пойти навстречу первым пришельцам из иного мира, не постараемся сгладить разногласия, если они и есть? Ведь если мы провалимся на первом же экзамене, не миновать провала и во второй раз, и, может быть, уже никогда нам не знать удачи.

Таппер очень похоже изобразил звонок телефона. Любопытно. как попал телефон в дебри, где одиноко блуждает его воображаемый кот? Может, кот набрел на телефонную будку посреди темной, залитой дождем чащи, и теперь хочет узнать, где же он и как ему вернуться домой?

Снова телефонный звонок, потом короткое, выжидательное молчание. И вдруг Таппер сказал мне с досадой:

–  Да отзовись ты! Это ж тебя!

–  Что такое?!

–  Скажи - слушаю! Давай отвечай.

–  Ладно, - сказал я, лишь бы он не злился. - Слушаю.

И тут он заговорил голосом Нэнси, да так похоже, что мне показалось - она тут, рядом.

–  Брэд! - позвала она. - Брэд, где ты?

Она почти кричала, задыхалась от волнения, голос дрожал и срывался.

–  Где ты, Брэд? Куда ты исчез?

–  Трудно объяснить, - сказал я. - Понимаешь…

–  Где я только не искала! - она захлебывалась словами. - Мы тут все обыскали. Тебя весь город ищет. А потом я вспомнила про этот телефон у папы в кабинете - знаешь, который без диска. Я его и раньше видела, только внимания не обращала. Думала, это какая-то модель, или игрушка, или так, подделка, обман шутки ради. А сейчас столько шуму из-за этих телефонов в хижине у Шкалика Гранта, и Эд Адлер рассказал мне, что у тебя в конторе тоже был такой аппарат. И под конец до меня дошло: может, и у папы такой же телефон. Только до меня ужасно долго не доходило. А потом я пошла к папе в кабинет, стала, и стою, и только смотрю на этот телефон… понимаешь, просто струсила. Стою и думаю - кто его знает, возьмусь за него - и вдруг начнется что-то очень страшное. А потом собралась с духом, сняла трубку. Слышу - дышит, ток есть, я и спросила тебя. Конечно, это дурацкий поступок, но… Так что ты сказал, Брэд?

–  Я говорю, очень трудно объяснить толком, где я. Сам-то я знаю, да объяснить не могу, никто не поверит.

–  Скажи мне. Не трать время зря. Только скажи, где ты.

–  В другом мире. Я прошел через сад…

–  Куда прошел?!

–  Просто я шел по саду, по следам Таппера, и вдруг…

–  По каким следам?

–  По следам Таппера Тайлера. Я, кажется, забыл тебе сказать: он вернулся.

–  Не может быть! Я прекрасно помню Таппера. Уже десять лет, как он исчез.

–  Он вернулся. Сегодня утром. А потом опять ушел. И я пошел по его следам…

–  Это ты уже говорил. Ты пошел за Таппером и очутился в другом мире. Где он находится, этот мир?

Нэнси - как все женщинам задает невозможные вопросы!

–  Точно не знаю, но он в другом времени. Может быть, разница только в одну секунду.

–  А вернуться ты можешь?

–  Попробую. Что выйдет - не знаю.

–  А я не могу тебе как-нибудь помочь? Или все мы - весь город?

–  Слушай, Нэнси, это пустой разговор. Скажи лучше, где твой отец?

–  Он сейчас у тебя дома. Там полно народу. Все тебя ждут.

–  Ждут? Меня?

–  Ну да. Понимаешь, они все обыскали и знают, что в Милвиле тебя нет, и многие считают, что ты знаешь, в чем секрет…

–  Это насчет барьера?

–  Да.

–  И они здорово злы?

–  Некоторые - очень.

–  Слушай, Нэнси…

–  Не трать зря слов. Я и так слушаю.

–  Можешь ты пойти туда и потолковать с отцом?

–  Конечно!

–  Вот и хорошо. Скажи ему, что когда я вернусь… если только сумею… мне надо будет с кем-нибудь поговорить. С кем-нибудь наверху. На самом верху. Может, даже с президентом или кто там к нему поближе. Или с кем-нибудь из Организации Объединенных Наций.

–  Кто же тебя пустит к президенту, Брэд?

–  Может, и не пустят, но мне нужно добраться до кого-нибудь там повыше. Мне надо им кое-что сообщить, правительство должно об этом знать. И не только наше - все правительства должны знать. У твоего отца наверняка найдутся какие-нибудь знакомые, с кем он может поговорить. Скажи ему, дело нешуточное. Это очень важно.

–  Брэд… Брэд, а ты нас не разыгрываешь? Смотри, если это все неправда, будет ужасный скандал.

–  Честное слово, - сказал я. - Нэнси, это очень серьезно. я говорю тебе чистую правду. Я попал в другой мир, в соседний мир…

–  Там хорошо, Брэд?

–  Недурно. Всюду одни цветы, больше ничего нет.

–  Какие цветы?

–  Лиловые. Их мой отец разводил. Такие же, как у нас в Милвиле. Эти цветы все равно что люди, Нэнси. И это они огородили Милвил барьером.

–  Но цветы не могут быть как люди, Брэд!

Она говорила со мной, как с маленьким. Как с младенцем, которого надо успокоить. Надо же: спрашивает, хорошо ли здесь, и объясняет, что цветы - не люди. Уж эта мне милая, деликатная рассудительность.

Я постарался подавить злость и отчаяние.