Вся трилогия "Железный ветер" одним томом

— Сейчас начнется, — негромко произнес главный радиоразведчик Трубников, обычно немногословный.

Демонтаж вспомогательных надстроек начался еще три дня назад и закончился сегодня, ранним утром. Серая туша субмарины, расчаленная между доковыми башнями, мирно покоилась на тумбах кильблоков, освобожденная от паутины кабелей, лесов, лестниц и крановых опор. «Пионер» приготовился к первой встрече с океаном.

По давней традиции, спускаемое на воду судно должно коснуться воды, будучи полностью свободным от людского присутствия. Морские жители не любят, когда обитатели суши вторгаются в их владения, месть хозяев пучины может оказаться весьма жестокой. Но если на корабле не окажется ни одной живой души, даже крыс, море примет его как обычное дерево и не запомнит чужака. В нынешние времена этот обычай, когда-то повсеместный, почти вышел из употребления, но для такого ответственного дела решили все сделать правильно. Как некогда поступали славные моряки и корабелы царского, а затем и императорского флота, торговавшего и сражавшегося во всех океанах и морях мира.

— Еще пять минут, — сказал Крамневский с суеверным благоговением. — Сначала проверка осадки и баланса.

Радюкин украдкой посмотрел на ближестоящих моряков и увидел на их лицах то же самое выражение — почти религиозная вера пополам с боязливым ожиданием. Это было так ново и необычно, тем более для суровых подводников, склонных верить и надеяться только на себя, что ученого обуял зуд любопытства. Радюкин тихонько подошел, скорее даже подкрался к Шафрану поближе и тихо спросил, почти прошептал на ухо механику:

— Командир суеверен?

Пару мгновений Аркадий недоумевающе смотрел на ученого, а затем так же тихонько усмехнулся краешками губ, чтобы не нарушить торжественность момента.

— Вы ведь не спускались на Глубину? — уточнил он. — По-настоящему, в работе?

— Нет, — сообщил Радюкин. — Я хороший специалист, но скорее кабинетный. Мое оружие — справочники, телефон и изограф.

— Понятно, — кивнул Шафран. — Бывает. Моряки все в душе немного суеверны, а мы, с Глубины, в особенности.

— Не верите в технику? — уточнил Егор.

— Техника… — снова усмехнулся Аркадий. — Мы очень верим в технику. Но… Я видел, как человек остался в живых после того, как в одном отсеке с ним взорвался кислородный баллон. Я знал пловца, который нырнул на полсотни саженей без всяких аппаратов и сам вернулся обратно. Говорил с парнями с первого атомохода, у которых потек теплоноситель прямо под полюсом. Мы ушли на подлодке с «Экстаза», откуда уйти было невозможно. Но я видел и как люди гибли целыми командами, там, где ничего плохого случиться просто не могло. Как на «Спруте» или «Купце». Каждый, кто уходит в Море, знает, что его судьба зависит не только от техники и собственных сил… Называйте это случайностями или как угодно, но… да, мы верим в то, что там, — Шафран указал в сторону, за борт. — Есть нечто такое, что нельзя потрогать и измерить, но нужно уважать.

— А что за веревочка, которую командир должен повязать на лодку? — снова спросил ученый.

— Это не веревочка, — ухмыльнулся Аркадий. — Это у Илиона счастливая нить. Раньше так дополнительно измеряли глубину погружения и состояние корпуса.

— Да, я читал, — подхватил Радюкин. — Перед погружением натягивали нить между бортами, а затем смотрели, насколько провиснет, по мере того как давление сжимало лодку.

— Именно так, — подтвердил механик. — У нашего командира еще с Морской школы счастливая нить, он ее натягивает на каждом корабле, которым командовал или который испытывал. И все, — Шафран набожно и размашисто перекрестился. — Все пока что вернулись обратно.

Радюкину стоило немало усилий, чтобы сдержать улыбку, не столько по поводу сказанного, сколько из-за несоответствия этой философской сентенции простому, даже простецкому виду механика. Но шестым чувством он понял, что сейчас не тот момент, чтобы выражать недоверие или просто смеяться над услышанным. В конце концов, морякам виднее, как и во что верить, лишь бы пошло во благо.

— К слову, — теперь уже Шафран склонился к уху ученого. — Пока не забыл. Я тут слышал, ученый люд прозвал нашу лодку «Хароном»? Вроде как перевозчик через Стикс на тот свет?

— Да, многие так называют.

— А вы не называйте, — очень серьезно посоветовал механик. — А то можно и в лоб получить. Давеча за это наш акустик Светлаков, даром, что интеллигентный человек, одному такому насмешнику из группы функциометров крепко в репу настучал.

Радюкин всем видом изобразил немой вопрос.

— А еще ученый человек с образованием… — горестно качнул головой Аркадий. — Харон ведь никого обратно не возвращал, ни единую живую душу. Нет ничего хуже — уходить в серьезный поход на таком корабле и с таким напутствием.

— Античность никогда не была моим коньком, в университете я изучал у Виппера республиканский и раннеимперский Рим… — начал было оправдываться Радюкин и сообразил, как нелепо это звучит. — Понял, спасибо, — искренне поблагодарил он механика.

— И хорошо, — Шафран одобрительно кивнул, прочесал широкую бороду пятерней и сказал. — Все, теперь молчим.

По невидимому сигналу над «Бурлаком» разнесся протяжный вой сирены, повторился еще дважды. Металлический пол под ногами ощутимо дрогнул. В глубине четвертькилометровой громадины самоходного дока заработали мощные электромоторы, открывающие клапаны. Забортная вода хлынула внутрь, заполняя двадцать гигантских цистерн-танков, расположенных вдоль бортов. Под непрерывный трезвон сигнального ревун, забирая воду в цистерны, «Бурлак» проседал на расчетные пятнадцать метров, и одновременно, через систему трубопроводов, в доковую камеру бурлящим потоком врывалась морская стихия. Когда док заполнится, субмарина окажется на плаву, и можно будет открыть основные ворота, иначе их выломает давлением воды или не хватит мощности привода для открытия.

Глядя сверху вниз на беснующиеся водовороты и завихрения, на темные, почти черные лапы волн, свирепо колотящие по бортам «Пионера» и внутренним стенкам дока, Радюкин понял благоговение подводников. Годы постройки и месяцы последующей доводки, труд десятков заводов и многих тысяч конструкторов, инженеров, рабочих — все усилия людей и машин в эту секунду оценивала и взвешивала незримая сила океана. И никому не дано было понять и предугадать волю этой силы. Захочет — и судну суждена долгая и славная жизнь, как «Челюскину». Пожелает — и судьба корабля окажется короткой и бесславной, как у «Купца».

Корпус субмарины вздрогнул, в это мгновение «Пионер» походил на пробуждающегося от сна кашалота, который задремал на мелководье и теперь решал, стоит ли уходить дальше, на просторы океана. Вода прибывала, мерный рык потока давил на барабанные перепонки, в воздухе повисла мельчайшая взвесь мириадов брызг, оседая на металле, коже и одежде. Крамневский крепко ухватился за перила обеими руками, его губы беззвучно шевелились, словно вознося молитву. Кто знает, какому богу обращался подводник-испытатель?..

«Пионер» снова покачнулся, жадные пальцы волн лизали чуть шероховатые бока, готовые поднять и принять лодку. И, наконец, две тысячи тонн стали и керамики освободили ажурные вогнутые дуги кильблоков от своей тяжести.

— Здравствуй… — тихо сказал Илион, но каждый человек на галерее услышал эти слова. Крамневский достал из кармана бушлата длинный витой шнурок темно-коричневого цвета, сложенный в аккуратный моток. Шнурок был тонкий и даже по беглому взгляду сильно потрепанный. — Здравствуй, «Пионер».