Всячина

Поэтому Виктор Семенович Илловайский, известный писатель-фантаст, сидел сейчас очень прямо и смотрел прямо перед собой, даже не поднимая руку, чтобы стереть выступающие на глазах слезы. А из-за лампы, из темноты, звучал мягкий и даже какой-то укоряющий голос:

– Вот вы сейчас, наверное, ругаете в уме наших ребятишек. А ведь они ни в чем не виноваты перед вами. Вот совершенно же ни в чем. Они, может, на вас даже больше обижены, чем вы на них. Надеюсь, вы понимаете, о чем я?

Нет, Виктор Семенович не понимал. Он не понимал, как можно его, заслуженного писателя, члена Союзов, бить прямо по лицу и просто по голове, наступать на руки сапогами и смеяться в ответ на его крик. Но ведь больно-то как!

– Вы же видите, что помещены в достаточно хорошие условия. Для многих и эти условия сегодня - рай. Вас ведь тут еще и кормят. Кстати, вы не голодны?

– Нет-нет, - испуганно тут же откликнулся Виктор Семенович.

Он уже заучил, что на вопрос, требующий ответа, надо тут же отвечать, не дожидаясь удара прямо в лицо или сзади по голове. Эти, молодые которые, они били и еще смеялись при этом. И если неправильно ответишь - тоже били. А как - правильно? Кто тут поймет, что для них правильно, а за что побьют? Как угадать?

– Камера вас устраивает? Или стоит перевести поближе к народу? В коллектив, так сказать?

Виктор Семенович "сидел" в одиночке. Тесно там было, конечно, но зато - в полном одиночестве. Система совершенно не из американских фильмов, а скорее из родного, из давней истории даже. Длинный пенал-комната со стенами в колючей цементной шубе, чтобы ничего не написать. Столик шириной с две ладони. Узенькая откидная кровать. На день ее надо было поднимать и защелкивать специальным замком. Никто специально не следил, но если заходили, а кровать не поднята, могли и побить. То есть, конечно, не могли, а обязательно. Потому что - нарушение режима. А Виктору Семеновичу не нравилось, когда его били. И еще в камере у самого входа, сразу справа, ржавый умывальник, в который постоянно капали такие же ржавые капли, и треснувший унитаз когда-то белого фаянса. И ничем это все не огорожено.

Он встрепенулся:

– Нет-нет, я всем очень доволен! Да-да, всем! Спасибо большое!

И даже закашлялся от старания.

Голос из-за лампы замолк, пережидая. А потом опять - мягко и даже как будто снова с укоризной:

– Вот видите - все-то вас устраивает. А вы никак не начинаете сотрудничать со следствием. Не раскрываете властям истинные имена врагов народа. Не сообщаете нам места, где эти враги могут скрываться от праведной народной мести. И при этом вы же все-таки должны понимать, что не всем могут присудить высшую меру. То есть, нет никакой вашей вины, если кого-то даже и назовете. Да и не вина это, а долг. Ну?

Виктор Семенович откашлялся и сказал:

– Да, я понимаю. Я сам это описывал в книжках, как вот приходят злой следователь, и бьет, и мучает, и кричит, а потом сразу после него добрый. И после злого к доброму - со всей душой, значит...

– А кто тут у нас злой?
– удивились из-за лампы.
– Серега, что ли? Так он не злой, он просто справедливый очень.

– Ну, какая же тут справедливость, о чем вы?
– устало бросил Виктор Семенович.
– Мы с вами образованные люди. Я даже по речи вашей это чувствую. Так какая тут может быть справедливость? Ну, затеяли что-то, ну, получилось у кого-то, ну, при власти теперь... Но я-то тут при чем? Я же писатель, понимаете? Не политик, не боевик какой-то. Не финансист и не банкир. Даже не ученый с их всякими там опытами. Я просто пишу книги.

– Книги, значит? Просто пишете? Это даже интересно. Вот эти - ваши? Можно подойти для опознания.

Виктор Семенович привстал слегка и с профессиональным интересом посмотрел на ряд выложенных книг в ярких обложках.

– Нет, эти не мои. Это ребята знакомые...

– Фамилии? Имена?

– Да вон же, на обложке написано...

– А это разве не псевдо? Не клички ваши литературные, чтобы спрятаться от народа?

– Чего уж прятаться? Нас уважали, между прочим. Любили даже. Писателей-то.

– Глупый был наш народ, вот и уважал невесть кого. И даже любил. А теперь ведь у нас совсем другое время. Теперь мы вас разыскиваем, и вы вот тут передо мной сидите, а я вас спрашиваю со всей строгостью. А потом, может, еще и суд будет.

– Да какой же еще суд? О чем вы? Я же ничего и никогда в жизни...

– Да, да, да... И без билета не ездили, и шпаргалками не пользовались, и животных не мучили - идеальный человек, готовый к светлому счастливому будущему. Вот только мы теперь с вами здесь, а будущего, извините, нет.

– У меня нет?
– покрываясь крупными мурашками от собственной смелости, спросил Виктор Семенович.

– Да ни у кого нет. Ни у вас, ни у меня. Нет у нас будущего, понимаете. А есть - вот это, - рука с рукавом цвета хаки пренебрежительно махнула в круге света, скинув книги на пол.
– И еще то, что теперь там, наверху, "на улице", так сказать.

– Я все равно так ничего и не понимаю..., - почти простонал Виктор Семенович.
– Я писатель. Я пишу книги, понимаете? Всего лишь простые черные буквы на белой бумаге.

– А еще культурный человек, казалось бы. С высшим образованием. Писатель. Фантаст. Ведь фантаст, правда?

– Ну, да, фантаст, - как-то неуверенно, и от того внутренне страдая и сердясь на себя, сказал Виктор Семенович.

– А насчет теории о ноосфере вы в курсе?

– Как все, наверное. Модное было течение в свое время.

– А о накоплении в мире, в природе, то есть, абсолютно везде, разных там мелких изменений, энергий разных и прочее - это вы как?

– Это насчет перехода количества в качество, что ли?

– Вот ведь, уже которого допрашиваю, и чтобы хоть один не знал... Все вы знали. И законы эти изучали, и зачеты сдавали и экзамены. Оценки отличные получали за свои знания. Золотые медали. Красные дипломы. А потом сами все силы свои бросали на уничтожение нашего мира. Писали про войны - вот вам теперь и война. Писали про взрывы - вот вам, черт побери, и взрывы, натурально. А казалось - с чего бы? Писали про монстров - вот и думаю я теперь, не выпустить ли вас наружу...

– Да причем же здесь я?

– Все вы - причем. Все - виноваты. Ваши писания переполнили ноосферу. Ваши читатели так ясно представляли себе миры, изобретенные и описанные вами, что все это просто не могло не сбыться... А, Серега, - отвлекся голос на скрип двери.
– Ну, что?

Серега, проходя, пнул стул под ножки, заваливая Виктора Семеновича на пол. Потом прошелся по упавшему, жестко ставя каблуки, стараясь наступить побольнее. Тот только постанывал, боясь кричать в голос.

– Вот, шеф. Нашли.

– О-о-о... Интересно, интересно. Значит, Зона, да? Значит, монстры? Значит, смерти и радиация, и всякие ловушки? А это ведь ваша книга? Да вы лежите, лежите. Лежите и молчите. Ваша она, ваша. Тут так и написано - Илловайский Вэ эС. Вот ведь до чего наглые были - ничегошеньки не боялись, своей собственной фамилией подписывались! Ну, я, похоже, для себя все уже выяснил. Пойду я, пожалуй. Серега, вот этот - он твой теперь. Но только до утра, ясно?