Вторая мировая война (Том 5-6)
Шрифт:
В тот же день я добавил к этому позитивное предложение.
Премьер-министр – президенту Рузвельту
27 марта 1945 года
1. Не можем ли мы заявить ему (Сталину), что мы удручены тем, что работе польской комиссии препятствуют недоразумения, связанные с толкованием ялтинских решений? Цель этих решений, относительно которых мы пришли к общему согласию, – сформирование нового правительства национального единства после проведения консультаций с представителями люблинского правительства и других демократически настроенных поляков, которые оба наши правительства могли бы признать. Мы не получили никакого ответа относительно кандидатур тех поляков, которых мы предложили, причем оправданием служила ссылка на недостаток информации. Мы предоставили достаточно информации. Не должно существовать такого положения, чтобы одна держава накладывала вето на все кандидатуры. Сталин поймет, что весь смысл решения, принятого в Ялте, – создать такое польское правительство, которое мы могли бы признать, и поэтому вполне очевидно, что мы не можем вступить в сношения с нынешней администрацией. Мы уверены, что он оставит в силе предложение о посылке наблюдателей, а его влияние на своих варшавских друзей столь велико, что он без труда преодолеет всякое возможное нежелание с их стороны дать на это согласие.
2. Сталин, несомненно, убедится в том, что пока три великих союзника принимают меры для создания нового правительства национального единства, люди,
Президент ответил, что он тоже «с беспокойством следит за изменениями в советской позиции со времени Крымской конференции». Он изложил свои предложения относительно дальнейших переговоров, которые будут вести наши послы, и в заключение написал: «Я, тем не менее, согласен с Вами, что настало время обсудить непосредственно со Сталиным более широкие аспекты позиции Советского Союза (в особенности по отношению к Польше), и в моей телеграмме, которая сразу же последует, будет содержаться текст послания, которое я предлагаю отправить. Надеюсь, что Вы дадите мне знать о вашем мнении как можно скорее».
«Рад, – телеграфировал я 30 марта президенту, – что Вы согласны с тем, что для нас обоих настало время обратиться непосредственно к Сталину».
1 апреля я обратился к Сталину:
Премьер-министр – маршалу Сталину
1 апреля 1945 года
1. Я надеюсь, что Вы сейчас уже получили послание от президента Соединенных Штатов, которое он соблаговолил показать мне перед отправкой. Я считаю своим долгом от имени правительства Его Величества заверить Вас, что военный кабинет желает, чтобы я сообщил Вам о том, что мы полностью одобряем это послание президента и что мы полностью присоединяемся к нему.
2. Имеется два или три вопроса, которые я желал бы особо подчеркнуть. Во-первых, мы считаем, что в московских переговорах мы придерживались духа и в некоторых вопросах даже буквы ялтинского соглашения. Мы никогда не предполагали, что комиссия, которую мы все трое назначили с такой величайшей готовностью, не сможет выполнить свою работу быстро и легко на основе взаимных уступок. Мы в то время, конечно, полагали, что польское правительство – «новое» и «реорганизованное» – теперь уже будет существовать и будет признано всеми Объединенными Нациями. Это дало бы всему миру доказательство нашей способности и решимости работать совместно ради его будущего. Еще не поздно добиться этого.
3. Однако в комиссии было достигнуто соглашение, что еще до учреждения такого нового и реорганизованного польского правительства как из самой Польши, так и из-за границы должны быть вызваны видные поляки не обязательно для участия в правительстве, а лишь для непринужденных и искренних консультаций. Даже этот предварительный шаг не может быть сделан ввиду того, что выдвинуто требование накладывать вето на любое приглашение, даже на консультацию, которые не одобрены советским или люблинским правительствами. Мы никак не можем согласиться с тем, чтобы любой из нас троих имел право такого вето. Наиболее красноречивым примером использования этого вето является случай с г-ном Миколайчиком, который в британском и американском мире рассматривается как выдающийся польский деятель за пределами Польши.
4. Мы также с удивлением и сожалением узнали, что предложение г-на Молотова, сделанное им по собственной инициативе, разрешить наблюдателям или миссиям посетить Польшу было взято обратно. Ввиду этого мы оказались лишенными всех средств самим проверять информацию, часто крайне неприятного характера, которая направляется нам почти ежедневно польским правительством в Лондоне. Мы не понимаем, почему положение в Польше должно быть окутано такой тайной. Мы предоставляем советскому правительству все возможности для посылки миссий или отдельных лиц на любые территории, находящиеся под нашей военной оккупацией. В некоторых случаях это предложение было принято советскими органами, и поездки состоялись к взаимному удовлетворению. Мы просим, чтобы в этих делах был соблюден принцип взаимности, что помогло бы заложить прочный фундамент для нашего длительного сотрудничества.
5. Президент также показал мне послания, которыми Вы обменялись с ним по поводу того, что г-н Молотов не в состоянии присутствовать на конференции в Сан-Франциско. Мы надеялись, что присутствие там трех министров иностранных дел смогло бы устранить многие трудности, которые обрушились на нас, как буря, со времени нашей счастливой и обнадеживающей встречи в Ялте. Однако мы никоим образом не подвергаем сомнению важность тех соображений государственного характера, которые заставляют его остаться в России.
6. Как и президент, так и я был поражен заключительной фразой Вашего послания ему. То, что он говорит в отношении американского народа, относится также к британскому народу и к народам Британского Содружества наций с тем добавлением, что нынешние советники Его Величества занимают свои посты только по воле парламента, избранного на основе всеобщего избирательного права. Если нашим усилиям достичь соглашения о Польше суждено быть обреченными на провал, то я должен буду признаться в этом парламенту, когда он соберется после пасхальных каникул. Никто не защищал дела России с большей страстью и убежденностью, чем это старался делать я. Я был первым, кто поднял свой голос 22 июня 1941 года. Больше года прошло с тех пор, как я провозгласил изумленному миру справедливость линии Керзона в качестве границы России на западе, и эта граница теперь принята как британским парламентом, так и президентом Соединенных Штатов. Как искренний друг России я лично обращаюсь к Вам и Вашим коллегам с призывом достичь прочного соглашения с западными демократиями о Польше и не отталкивать протянутую нами сейчас руку дружбы в деле будущего руководства миром.
Спустя неделю Сталин ответил нам обоим. Он обвинил английского и американского послов в Москве в том, что они «завели польский вопрос в тупик». В Ялте мы решили сформировать новое польское правительство, взяв за основу и реорганизовав люблинское правительство. Вместо этого наши послы предпринимают попытки упразднить это правительство и создать совершенно новое правительство. В Ялте мы также решили проконсультироваться с пятью поляками из Польши и примерно с тремя из Лондона. Наши послы теперь утверждают, что каждый член московской комиссии может пригласить неограниченное число поляков как из Польши, так и из Лондона. Советское правительство не может согласиться на это. Комиссия в целом должна решить, кого приглашать, и приглашенными должны быть лишь такие поляки, которые согласны с ялтинскими решениями, включая решение о линии Керзона, и искренне стремятся к установлению дружеских отношений между Польшей и СССР. «Советское правительство, – писал он, – настаивает на этом потому, что за освобождение Польши было пролито много крови советских солдат, а также потому, что на протяжении последних тридцати лет территория Польши дважды использовалась врагом для вторжения в Россию». Затем Сталин изложил меры, которые нам следует принять, чтобы «выйти из тупика». Речь должна идти не о ликвидации люблинского правительства, а о его реорганизации посредством замены некоторых теперешних министров новыми, не являющимися членами этого правительства; только восемь поляков должны быть приглашены для консультации – пятеро из Польши и трое из Лондона, причем все они должны быть согласны с ялтинскими решениями и дружественно относиться к советскому правительству; консультироваться необходимо сначала с люблинским правительством, поскольку
оно пользуется «огромным» влиянием в Польше, и любой другой курс действий может оскорбить польский народ и заставить его думать, что мы пытаемся навязать ему правительство, не считаясь с общественным мнением. «Я полагаю, – заключил он, – что если бы упомянутые замечания были учтены, то согласованного решения польского вопроса можно было бы достигнуть в короткое время».Сталин также направил мне личное послание:
Маршал Сталин – премьер-министру
1 апреля 1945 года
Английский и американский послы – члены московской комиссии не хотят считаться с временным польским правительством и настаивают на приглашении для консультации польских деятелей, независимо от того, как они относятся к решениям Крымской конференции о Польше и к Советскому Союзу. Они настаивают на обязательном приглашении в Москву на консультацию, например, Миколайчика, причем делают это даже в ультимативной форме, не считаясь с тем, что Миколайчик открыто выступал против решений Крымской конференции о Польше. Впрочем, если Вы считаете необходимым, я готов был бы воздействовать на временное польское правительство, чтобы оно сняло свои возражения против приглашения Миколайчика, если последний выступит с открытым заявлением о признании им решений Крымской конференции по польскому вопросу и о том, что он стоит за установление дружественных отношений между Польшей и Советским Союзом.
Вы недоумеваете, почему польский театр военных событий должен быть окутан тайной. На самом деле здесь нет никакой тайны. Вы упускаете из виду то обстоятельство, что посылку в Польшу британских наблюдателей или других иностранных наблюдателей поляки воспринимают как оскорбление их национального достоинства, если иметь к тому же в виду, что нынешнее отношение британского правительства к временному польскому правительству последнее рассматривает как недоброжелательное. Что касается советского правительства, то оно не может не считаться с отрицательным отношением временного польского правительства к вопросу о посылке иностранных наблюдателей в Польшу. Кроме того, Вам известно, что при ином отношении к себе временное польское правительство не ставит препятствий к въезду в Польшу представителей других государств и не создает для них никаких преград, как это имеет место, например, в отношении представителей чехословацкого правительства, югославского правительства и других.
Я имел приятную беседу с г-жой Черчилль. Она произвела на меня большое впечатление. Она передала мне подарок от Вас. Разрешите поблагодарить Вас от души за подарок.
Эти тщательно обдуманные документы давали по меньшей мере некоторую надежду на успех. Я сразу же начал мучительные для меня переговоры с Миколайчиком и другими польскими представителями с целью добиться их безоговорочного согласия с ялтинскими решениями.
«Мы должны, – телеграфировал президент 11 апреля, – обсудить самым тщательным образом возможные последствия позиции Сталина, а также какой следующий шаг нам надлежит предпринять. Я, конечно, не буду предпринимать каких-либо шагов и не буду делать какого-либо заявления без согласования с Вами, и я знаю, Вы поступите так же».
Глава 7
Советские подозрения
В то время как все неприятности, связанные с отходом Советского Союза от «духа Ялты», служили предметом длительной переписки, изложенной в предыдущей главе, между английским и американским правительствами и Советами происходил еще более резкий и важный обмен мнениями. Хотя автор счел целесообразным рассказать об этих вопросах в отдельных главах, не следует забывать, что описываемые события были взаимосвязаны и одно событие постоянно и неизбежно влияло на другое.
К середине февраля нацисты поняли, что поражение близко. Продвижение советских армий, победы Александера в Италии, провал германской контратаки в Арденнах и продвижение Эйзенхауэра к Рейну убедили всех, кроме Гитлера и его близких соратников, что капитуляция неминуема и неизбежна. Возник вопрос: кому сдаваться? Германия уже более не могла вести войну на два фронта. Мир с Советами был явно невозможен. Правители Германии были сами слишком хорошо знакомы с тоталитарным гнетом, чтобы желать импортировать его с востока. Оставались союзники на западе. Нельзя ли, рассуждали они, заключить сделку с Великобританией и Соединенными Штатами? Если удастся заключить перемирие на западе, они смогут сосредоточить свои войска против советского наступления. Упорствовал лишь Гитлер. С третьим рейхом покончено, и он погибнет вместе с ним. Но некоторые из его последователей тайно пытались установить контакт с союзными странами, говорящими на английском языке. Все предложения, которые они вносили, были, конечно, отвергнуты. Наши условия предусматривали безоговорочную капитуляцию на всех фронтах. В то же самое время наши командующие на поле боя всегда были должным образом уполномочены принимать чисто военную капитуляцию противостоящих им войск противника. Попытка договориться о такой капитуляции в то время, когда мы вели бои на Рейне, привела к резкой перепалке между русскими и президентом, которого я поддерживал.
В феврале генерал Карл Вольф, командующий войсками СС в Италии, через итальянских посредников установил контакт с американской разведкой в Швейцарии. Было решено проверить полномочия лиц, участвующих в этом деле, и этой операции дали шифрованное название «Кроссворд». 8 марта генерал Вольф сам появился в Цюрихе и встретился с Алленом Даллесом, возглавлявшим американскую организацию. Вольфу прямо заявили, что не может быть и речи о переговорах и что разговор может продолжаться лишь на базе безоговорочной капитуляции. Сведения об этом были сразу же переданы в штаб-квартиру союзников, а также американскому и английскому правительствам. 15 марта английский и американский начальники штабов в Казерте генерал Эйри и генерал Лемнитцер тайно отправились в Швейцарию. Четыре дня спустя, 19 марта, состоялась вторая предварительная встреча с генералом Вольфом.
Я сразу же понял, что советское правительство может заподозрить, что речь идет о сепаратной военной капитуляции на юге, которая позволила бы нашим армиям продвинуться вперед против ослабившего свое сопротивление противника до самой Вены и далее, даже к Эльбе или Берлину. Поскольку все наши фронты вокруг Германии составляли часть общего союзнического фронта, то, естественно, на русских отразилось бы все то, что могло произойти на любом из этих фронтов. Если установлен какой-либо контакт с противником, официальный или неофициальный, русским следует своевременно сообщить об этом. Этого правила мы придерживались скрупулезно. Ни на одной из стадий не было и речи о том, чтобы скрыть что-либо от русских. Находившиеся в то время в Швейцарии представители союзников даже изучали средства для тайной переброски русского офицера, который присоединился бы к ним, если бы советское правительство пожелало послать кого-нибудь.
В соответствии с этим 21 марта Иден дал указание нашему послу в Москве сообщить советскому правительству об этих событиях, что он и сделал. На следующий день Молотов вручил ему письменный ответ:
«В течение двух недель в Берне за спиной Советского Союза, который несет на себе основное бремя войны против Германии, происходили переговоры между представителями германского военного командования, с одной стороны, и представителями английского и американского командования – с другой».
Сэр Арчибальд Кларк Керр, конечно, объяснил, что Советы неправильно поняли то, что случилось, и что «переговоры», о которых идет речь, представляют собой лишь попытку проверить полномочия генерала Вольфа. Комментарии Молотова были грубыми и оскорбительными. «В этом деле, – писал он, – советское правительство усматривает не какое-либо недоразумение, а нечто худшее».