Вторая рука

– Очень жалко, – сказал я.

Он пожал плечами:

– Ничего, бывает. Хотя и нечасто. Сердце у нее не выдержало.

– Сердце?

– Ага. Понимаешь, жеребенок шел не тем концом, и кобыла тужилась дольше, чем следовало. Жеребенка-то мы у ней внутри развернули, когда поняли, что дело плохо, но она вдруг взяла да и рухнула. Мы ничего и сделать не могли. Посреди ночи, разумеется, как оно обычно и бывает.

– А ветеринара не вызывали?

– Да был у нас вет, рядом стоял. Я его вызвал сразу, как мы увидели, что у нее началось, потому что был шанс, что дело обернется плохо. Первый жеребенок, шумы в сердце, все такое.

Я слегка нахмурился:

– А у нее что, были шумы в сердце, когда ее к тебе привезли?

– Были, конечно! Потому ее и со скачек сняли. Да ты, приятель, о ней ничего не знаешь, что ли?

– Нет, не знаю, – ответил я. – Расскажи.

Он пожал плечами:

– Она стояла у Джорджа Каспара, само собой. Владелец хотел от нее жеребят, исходя из результатов, которые она показывала в два года, поэтому мы ее свели с Тимберли. Должен был получиться неплохой спринтер, но вот видишь, человек предполагает… и все такое.

– А когда она пала-то?

– Да с месяц назад, наверно.

– Ну что ж, Том, спасибо. – Я встал. – Спасибо, что уделил мне время.

Он оттолкнулся от стола:

– Эк оно жизнь-то обернулась, а? Ездишь, вопросики задаешь… Как-то оно не вяжется с прежним Сидом Холли, который так ловко брал препятствия.

– Все меняется, Том.

– Ну да, наверно… Но могу поспорить, тебе всего этого не хватает – вот этого рева трибун, когда заходишь на последнее препятствие и твой конь его берет, да? – Его лицо светилось былым восторгом. – Ей-богу, приятель, вот это было зрелище! Как ты тогда… даже не представляю, как ты это сумел!

Наверно, он это говорил из самых лучших побуждений, но мне отчаянно хотелось, чтобы он заткнулся.

– Да, конечно, не повезло тебе с рукой-то. Но стипль-чез – дело такое. Кто спину сломает, кто еще чего… – Мы двинулись к двери. – Кто пошел в скачки с препятствиями, тот пошел на риск.

– Точно подмечено, – сказал я.

Мы вышли на улицу и направились к моей машине.

– Но я смотрю, ты недурно управляешься с этой штуковиной, а, приятель? Машину водишь, все такое.

– Да, все нормально.

– Ага.

Он знал, что все совсем не нормально. Он хотел дать понять, что он мне сочувствует, и старался как мог. Я улыбнулся ему, сел в машину, помахал на прощание и уехал.

В Эйнсфорде все сидели в гостиной и пили херес перед обедом: Чарлз, Тоби и Дженни.

Чарлз налил мне стаканчик сухого хереса, Тоби смерил меня взглядом, как будто я только что вылез из свинарника, а Дженни сообщила, что говорила по телефону с Луизой.

– Мы уже думали, что ты сбежал. Ты от нее два часа назад уехал.

– Сид не из тех, кто сбегает, – сказал Чарлз, словно сообщая всем известный факт.

– Ну, уковылял, – сказала Дженни.

Тоби ехидно ухмыльнулся, глядя на меня поверх своего стакана, – самец, торжествующий из-за того, что сумел отбить самку у другого самца. Интересно, он хоть понимает, до какой степени Дженни была привязана к Николасу Эйшу? Или ему все равно?

Я пригубил херес – сухой, кисловатый вкус, как нельзя более подходящий к ситуации. Уксус подошел бы еще лучше.

– Где вы покупали весь этот полироль? – спросил я.

– Я не помню.

Дженни говорила отчетливо, выговаривая каждый слог: мол, не хочу и не буду.

– Дженни! – воскликнул Чарлз.

Я вздохнул:

– Чарлз, в полиции есть бланки заказа, на которых указаны название и адрес фирмы, торгующей полиролем. Вы не могли бы попросить вашего друга Оливера Квейля отправить в полицию запрос об информации и переслать ответ мне?

– Сделаю! – сказал Чарлз.

– Лично я не вижу, – произнесла Дженни все тем же тоном, – каким образом сведения о том, кто продает этот полироль, могут хоть на что-то повлиять.

Похоже, Чарлз в глубине души был с ней согласен. Я не стал ничего объяснять. Тем более велика вероятность, что они правы.

– Луиза говорит, ты там копался целую вечность.

– Луиза мне понравилась, – мягко заметил я.

Носик Дженни, как всегда, выдал ее недовольство.

– Она тебе не ровня, Сид, – заметила она.

– В чем именно?

– По части мозгов, мой дорогой.

– Кто-нибудь хочет еще хереса? – мягко вмешался Чарлз и, взяв графин, принялся снова наполнять стаканы. Мне он сказал: – Насколько я знаю, Луиза в Кембридже была лучшей по математике. Мне случалось играть с нею в шахматы… ты бы без труда ее обыграл.

– Можно быть гроссмейстером, – сказала Дженни, – и при этом тупым одержимым параноиком.

Дальше был обед, прошедший в такой же приятной атмосфере, а потом я поднялся наверх и принялся складывать свои немногочисленные пожитки в чемодан. Пока я этим занимался, в комнату вошла Дженни и принялась за мной наблюдать.

– Ты почти не пользуешься этой рукой, – сказала она.

Я промолчал.

– Вообще не понимаю, зачем она тебе.

– Дженни, хватит.

– А если б ты сделал, как я просила, и бросил эти свои скачки, ты не остался бы без руки!

– Наверно, да.

– У тебя была бы нормальная кисть, а не какой-то огрызок… культя дурацкая!

Я швырнул в чемодан пакет с умывальными принадлежностями – несколько сильнее, чем следовало.

– Но для тебя важнее были скачки. Скачки, скачки, скачки! Спорт, победы, слава! А для меня у тебя места не нашлось. Так тебе и надо! Мы бы и теперь были женаты… у тебя была бы нормальная рука… – если бы ты бросил свои драгоценные скачки, когда я об этом просила! Но чемпионство для тебя важнее!

– Мы все это уже двадцать раз обсуждали, – сказал я.

– А теперь у тебя ничего не осталось. Ничего! Надеюсь, ты доволен.

Зарядное устройство стояло на комоде, в нем торчали два аккумулятора. Она выдрала вилку из розетки и шваркнула зарядку на кровать. Аккумуляторы выпали из гнезд и остались лежать на покрывале вперемешку с зарядкой и проводом от нее.

– Гадость! – сказала она, глядя на них. – Меня прямо тошнит от всего этого!

– А я привык.

Ну, в какой-то мере.