Вторая рука
Шрифт:
– Да тебе, по-моему, все равно!
Я промолчал. Нет, мне было не все равно.
– Что, Сид, нравится тебе быть калекой?
Нравится… Господи Исусе!
Она направилась к двери. Я остался стоять, глядя на зарядку. В дверях она остановилась. Я скорее почувствовал это, чем увидел, и тупо спросил себя, что же еще она может мне сказать.
С другого конца комнаты отчетливо донесся ее голос:
– Никки носит нож в носке!
Я быстро повернул голову. Она смотрела на меня с вызовом – и с ожиданием.
– Это правда? – переспросил я.
– Ну, иногда.
– Мальчишество, –
Она разозлилась.
– Ну да, а носиться верхом, зная – зная! – что впереди ждут боль и сломанные кости, это так по-взрослому, да?
– Ты не думаешь о том, что это может случиться с тобой.
– И всегда ошибаешься.
– Я перестал это делать.
– Но делал бы, если б мог!
На это мне возразить было нечего: мы оба знали, что это правда.
– Посмотри ты на себя! – сказала Дженни. – Что ты сделал, когда тебе пришлось уйти из скачек? Выбрал себе нормальную, спокойную профессию биржевого маклера – а ведь ты же в этом разбираешься! – и зажил наконец, как нормальный человек? Нет! Даже и не подумал! Ты немедленно нашел себе другое дело, где то драки, то побои, то какие-то безумные разборки! Ты просто не можешь жить без опасности, Сид. У тебя зависимость. Ты, может, думаешь, что никакой зависимости нет, но это как наркотик. Попробуй представить себе, что ты работаешь в офисе с девяти до пяти, каждый день встаешь и едешь на работу, как любой разумный человек, и ты сразу поймешь, что я имею в виду.
Я подумал об этом – и ничего не сказал.
– То-то и оно! – подытожила Дженни. – В офисе ты просто сдохнешь!
– А нож в носке, значит, безопаснее? – спросил я. – Я ведь был жокеем, когда мы познакомились. Ты понимала, что это значит.
– Я не знала этого изнутри! Все эти жуткие ушибы, ссадины, ни пить ни есть, и, черт возьми, никакого секса половину времени!
– Он тебе показывал этот нож или ты просто случайно увидела?
– А какая разница?
– Он просто мальчишка – или в самом деле опасен?
– Вот оно! – сказала Дженни. – А тебе хочется, чтобы он был опасен, да?
– Ради тебя – нет, не хочется.
– Ну… я случайно увидела. Он его носит в небольших ножнах, пристегнутых к щиколотке. Он свел это в шутку.
– Однако ты мне об этом сказала. Это предупреждение?
Она, похоже, вдруг растерялась, будто сама не знала. Постояла, помолчала, потом нахмурилась и ушла прочь по коридору.
Если это была первая брешь в ее снисходительности к своему ненаглядному Никки – тем лучше.
Во вторник утром я заехал за Чико, и мы поехали на север, в Ньюмаркет. День выдался ветреный, яркое солнце сменялось ливнями, было довольно холодно.
– Ну и что, как дела у тебя с женой?
Чико виделся с ней всего один раз и описывал ее как «незабываемую». Его тон давал понять, что «незабываемость» бывает разная.
– У нее проблемы, – сказал я.
– Залетела?
– Знаешь, бывают и другие проблемы.
– Правда?
Я рассказал ему про мошенничество, про Эйша, про нож в носке.
– Взяла и нырнула в дерьмо, – сказал Чико.
– С головой.
– А за то, что мы ее вытащим и отряхнем, нам заплатят?
Я молча покосился на него.
– Понятно, – сказал он. – Я так и думал. Опять, стало быть, за спасибо работаем? Хорошо еще, что
у тебя, Сид, хватает денег оплачивать мою работу. Что это с тобой в нынешнем году? Ты заработал состояние с Рождества?– Клад нашел. Серебряный. И какао. Покупал и перепродавал.
– Какао? – недоверчиво переспросил он.
– Бобы. Шоколадные.
– Батончики с орешками?
– Без орешков. Орешками торговать рискованно.
– Не понимаю, где ты на все это время берешь.
– С барменшами не болтаю, вот время и находится.
– И на кой тебе вообще столько денег?
– Привычка, – сказал я. – Вроде как подкрепляться.
Так, в дружеской болтовне, мы доехали почти до самого Ньюмаркета. Там сверились с картой, порасспрашивали местных и наконец прибыли на невероятно ухоженную конеферму Генри Трейса.
– Прощупай конюхов, – сказал я.
Чико ответил «ага», и мы вылезли из машины на гравийную дорожку без единой травинки. Я оставил Чико и отправился на поиски Генри Трейса. Уборщица у входа в дом сказала, что он «в офисе у себя, вон там, направо». Так и оказалось: он сидел в кресле и крепко спал.
Мой приход его разбудил, и очнулся он мгновенно и полностью, как человек, привычный к тому, чтобы его будили по ночам. Моложавый, очень цивильный, прямая противоположность грубому, жесткому, коварному Тому Гарви. По первому впечатлению для Трейса коневодство – это прежде всего серьезный бизнес, а возня с кобылами – это так, для людей низшей касты. Однако же первые его слова опровергли это мнение.
– Извините… Полночи на ногах провел. Простите, а вы, собственно, кто? Мы с вами договаривались о встрече?
– Нет. – я покачал головой. – Я просто надеялся с вами поговорить. Я Сид Холли.
– В самом деле? А вы, случайно, не родственник… Господи помилуй! Вы тот самый Сид Холли!
– Тот самый.
– Чем могу служить? Хотите кофе? – Он протер глаза. – Миссис Эванс сварит…
– Да не надо, разве что вы сами…
– Нет, не буду. Давайте сразу по делу. – Он взглянул на часы. – Десяти минут вам хватит? А то у меня встреча в Ньюмаркете.
– Да у меня, собственно, никакого особенного дела и нет, – сказал я. – Я просто заехал узнать, как себя чувствуют два жеребца, которые у вас стоят.
– А-а-а! Какие именно?
– Глинер, – сказал я. – И Зингалу.
Мне снова пришлось объяснять, зачем мне это знать и почему, собственно, он должен мне это сообщать, но в конце концов Трейси, как и Том Гарви, пожал плечами и сказал, что можно и рассказать.
– Наверно, мне не следует так говорить, но на вашем месте я бы не советовал своим клиентам приобретать их в долю, – сказал он, приняв как само собой разумеющееся, что это и есть настоящая цель моего приезда. – Возможно, они оба не сумеют покрыть положенное количество кобыл, хотя им всего по четыре года.
– Почему же это?
– Сердце у обоих плохое. Быстро выдыхаются от серьезных физических нагрузок.
– Оба?
– Оба. Потому они и завершили спортивную карьеру в три года. И я так понимаю, что с тех пор стало только хуже.
– А мне вроде бы говорили, что Глинер хромает, – заметил я.
Генри Трейс уныло кивнул:
– У него в последнее время развился артрит. В этом городишке совершенно ничего не скроешь!
На столе оглушительно зазвонил будильник. Генри протянул руку и выключил его: