Вторая смена

– Не оторвешь, – возражает мне Аня. – Она же приколдованная, не отрывается.

– Правильно говорить – «привороженная», – на автопилоте поправляю я. А потом присвистываю: у Аньки все пуговицы заговоренные – не оторвутся, не разболтаются. Хоть автогеном их отрезай. Я Анюту такому вообще не учила, это она сама, что ли, намастачилась? Откуда? Не зря я по всему дому свои шварцевские учебники разбросала, оказывается, в них не только Темчик заглядывает.

– Молоток, Анют, хорошо ты их приворожила… – Я взаправду улыбаюсь.

– А это не я, – она пожимает плечами.

– А кто, папа? – Темчик то посуду в мойку складывает, то белье развешивает, а теперь еще и штопкой занимается. Как новобранец в армии, честное слово!

– Я думала, что мама… – И Анька влажно вздыхает. – Это когда ты дома не ночевала, помнишь? Мне тогда спать не очень хотелось, я за компьютером… – Она смущается, пробует скрыть от меня на редкость ценные сведения о просмотре запретной глупости. – …А потом я уснула. И мне снилось, что по квартире кто-то ходит, добрый.

Я вспоминаю настороженное лицо Темчика, ждавшего меня в коридоре после ночного загула. То, как он интересовался, не рылась ли я в его барахле. Мысли о том, что это Анька тырит у меня всякую мелочовку из карманов и ящиков.

– А потом я проснулась, а никого не было. А я решила, что это мама приходила, посмотреть, как я теперь живу. Или мама Ира… А пуговицы до этого оторванные были, я тебе говорила, а ты говорила, что попозже пришьешь. А потом стали вот такие. И я подумала, что это она… что это такая тайна… Она же мне обещала!

7 апреля 2009 года, вторник

Опять явились те четверо, принесли с собой в квартиру разных запахов. От Красавчика слегка воняло псиной, от Мирской – слишком сильно духами, от Малыша… Сразу видно – весь день сегодня работал, пропитался чужим счастьем и отчаянием, надеждами и тоской. А еще тем прогорклым воздухом, который висит над центром Москвы, подобно пару над отчаянно кипящей кастрюлей. Цирля чихнула, начала выщипывать из левого крыла остро торчащее перо. Увлеклась, не стала принюхиваться к Студентке. Что с недавно перелинявшей взять? Там молодостью пахнет, ожиданием чуда. Это никаким парфюмом и табаком не перешибешь. Тем более что Студентка некурящая. Бережет внешность и легкие. А нервы не бережет, дергается от фраз Старого – колючих, сухих, но, кажется, справедливых.

– Думаешь, Озерная не догадается, откуда у этих пуговиц ноги растут? Почему я про них только сейчас услышал?

– Так вы в Витебске были, там роуминг зверский, она вам дозвониться не могла!

– Афанасий! У меня твои рыцарские порывы уже вот где сидят! Я не тебя спрашивал, а…

– Савва Севастьянович, мне жаль, что так получилось. Я, видимо, действовала на автопилоте. Блузка лежала на тумбочке, мешала осматр… обыскивать, я ее перевесила. А когда клала на место, то машинально поправила пуговицы.

– Чего ж ты тогда генеральную уборку у Озерной не устроила, если вот так машинально?

– Извините.

– Толку теперь от твоих извинений. Афанасий! Ты мне скажи, что там с корнями и прочей ботвой? Где вторая партия вещей?

– Мы с Дуськой на сегодня договаривались, я после обеда заскочить хотел…

– Успешно заскочил, я так понимаю?

– Вы же сами знаете, что нет…

– Ты не поверишь, я даже знаю, почему… Опять у тебя все пошло псу под хвост!

– А с хвостом тогда, кстати, забойно вышло. Фонь, ты Дуську на мобильник не снимал? Я бы посмотрел!

– Рость, а толку снимать, раз мирская техника ведьмовство не фиксирует?

– Оно и к лучшему. Так что у тебя, Фоня, с аргументами? Нашел, чего искал?

– Сав-Стьяныч, если бы я нашел, то не сидел бы тут, как кум на поминках, верите?

– Верю. С января месяца аргумент найти не можем!

– Если он в природе существует, этот аргумент. Вы, Сав-Стьяныч, меня, конечно, извините, но на кой шут нам искать черную кошку в темной комнате, если этой кошки там отродясь не бывало?

– Логично, кстати.

– Афанасий Макарович, я согласна! При всем моем отношении к вашей организации, кажется, что смысла в дальнейших поисках…

– Да была там эта кошка, Афанасий! В смысле – был у Ирины аргумент, и причем не один. Я тебе не мальчик, чтобы налево-направо на камнях клясться, поэтому так скажу. А ты можешь верить или не верить. К остальным это тоже относится, мадам и месье.

– Вот спасибо-то большое. Я, наверное, без камней обойдусь, поверю на слово.

– А что, Сонечка, у вас с собой опять камушки имеются? Что на этот раз? Снова рубин?

– Ну вы же, Афанасий Макарович, с собой «зиг-зауэр» носите?

– Попробую объяснить. Как минимум двое из вас хорошо помнят реалии восемнадцатого года и значение слова «реквизировать». А барышни, я предположу, читали «Двенадцать стульев» и помнят, по какой причине мадам Петухова спрятала свои цацки в стуле.

– Я кино смотрела, не помню, в чем там дело…

– Чтобы при обыске не нашли и не конфисковали в пользу Совнаркома.

– Я бы попросила!

– Вот только без политики! Савва Севастьяныч, вы продолжайте, пожалуйста!

– Я так понимаю, что вопрос об экспроприации частной собственности всем более-менее знаком. Так вот, после шестьсот тридцать третьего года примерно в таком же ключе решался вопрос о темных аргументах.

– Сколько же у вас темных аргументов имелось, Савва Севастьянович?

– А до подписания Контрибуции эти инструменты были под запретом или легальны?

– А что было с теми, кто их добровольно не сдавал?

– Рость, ты… Ты бы сам их зажилил, правда?

– И много народу аргументы прятало, как та теща бриллианты в стул?

– На все вопросы, к сожалению, ответить не смогу. До Контрибуции запрещенных инструментов у нас не было. Работать можно было чем угодно, где угодно и над кем угодно. Впоследствии за отказ от сдачи подобного имущества стала полагаться смертная Казнь через сожжение. Полагается она и сейчас. Сонечка, это, кстати, вам на заметку: могли бы тогда мадам Собакину не ребенком шантажировать, а просто левыми заработками. У нее темных закладок было много. Про меня самого: пришлось сдать половину всех имеющихся аргументов и практически все артефакты. Об их рабочей стоимости говорить не стану, а что касается материальной… Ну представьте, что особняк у меня реквизировали, а флигель для прислуги оставили.