Вторая война шиноби: Страна Рек

Джирайя улыбнулся, припомнив тот случай, и забрал маленький сверток из рук Орочимару. Развернул скрипучую бумагу и вдохнул приятный аромат.

— Роза? — усмехнулся Джирайя, вспенил ладони и под настороженный взгляд Орочимару аккуратно положил мыло обратно на обертку. Умылся, окатился водой из ковшика и громко фыркнул.

— Тебе нужен новый жилет, — произнес Орочимару.

Джирайя посмотрел на себя: форма была грязной и изодранной, с засохшими пятнами чужой крови и в копоти. Даже карманы на жилете оторвались.

— И так сойдет, — отмахнулся он.

— Ну что, — после недолгого молчания произнес Орочимару, — расскажешь, что это было сегодня утром? Я всегда знал, что ты не из самых слабых шиноби, но чтобы сделать настолько мощный призыв… Не знаю, — он задумался, — твоей чакры на такое бы точно не хватило, тем более ты потратил её всю у ворот. Неужели ты стал пользоваться той самой техникой?

— А тебе-то что? — бросил Джирайя.

— Ты вроде говорил, что никогда использовать ее не будешь. Неужели такое рвение к победе?

— Разве это сейчас так важно? Радуйся, что все кончено и скоро мы все вместе, как одна большая счастливая семья, вернёмся на Маяк, или в Коноху, или куда-нибудь ещё, один черт знает.

— Думаю, ты не слышал, что случилось с капитаном и Цунаде…

— Не хочу ничего знать ни про нее, — отрезал Джирайя, — ни про этого проклятого Дана.

— И все же тебе лучше знать…

— Что мне лучше знать? — перебил Джирайя, развернувшись к нему.

— А ты разве не слышал?

— Что я не слышал? — Джирайя уже закипал от раздражения.

— Кто-то напал на плененного тобой главаря повстанцев.

— Ну и поделом ему, — бросил Джирайя и посмотрел на пик Джан в закатном свете.

Золотые крыши, как и до сражения, блестели в лучах солнца, и если бы не стены в черной копоти, сломанные ворота и воронки от взрывов, вид можно было бы назвать красивым. По Священной долине гулял теплый летний ветер, вокруг стояла монотонно болтовня шиноби, и Джирайя понял, что очень сильно устал. Он уже хотел прилечь здесь, прямиком на земле, но вдруг вдалеке увидел Икки, которая приближалась к ним весьма скорым шагом.

— Орочимару, — произнесла она, — как ты просил, я все узнала. Но не думаю, что есть хорошие новости.

Икки выглядела очень расстроенной. И Джирайю очень удивило, что, даже когда они встретились взглядом, она в ответ не улыбнулась.

— И что все настолько плохо? — спросил Орочимару. Икки кивнула, громко шмыгнув носом. — Понятно. А сама она как?

— Она никого к себе не пускает, ничего не ест, не спит и только лечит Дана. Бивако опасается, что такой неконтролируемый расход чакры, может очень плохо для нее закончиться.

— Понятно, — ответил Орочимару и, тяжело вздохнув, посмотрел на разгорающийся закат.

— Я что-то не пойму, — насторожился Джирайя. — Что здесь происходит?

— Дан умирает, — ответил Орочимару, — а Цунаде, похоже, вместе с ним собралась.

Джирайя посмотрел на полевой госпиталь. Довольно быстро смеркалось, и под тентами медленно загорались желтые лампы. Он перевёл взгляд на Орочимару, тот хоть и выглядел спокойным, но постукивающая нога выдавала его волнение. А Икки, казалось, сейчас и вовсе расплачется. И он понял, что дела обстояли действительно плохо.

— Ладно, я понял, — хлопнул в ладони Джирайя, прыжком встал и отряхнулся. — Если больше некому, то так уж и быть, я к ней схожу.

Он скорым шагом оставил их, и когда уже почти добрался до тентов, его вдруг нагнала Икки, остановив за руку.

— Я знаю, что вы очень близки, — она опустила взгляд, — и ты ради нее готов на многое, но я очень тебя прошу, если она тебя не пустит…

— Пустит, — нахмурившись ответил он, но, заметив, насколько погрустнела Икки, весело продолжил: — Куда же она денется? Поспорим, что вы уже сегодня с ней совсем будете сплетничать у костра?

— Ты же даже не спросил, в какой из палаток она сейчас находится, — улыбнулась она.

— Ах да… И в какой же?

Икки показала ему нужную палатку, и когда он остался один, уже хотел войти, но на миг остановился. Он не знал, что сейчас увидит. Как и не знал, чего ждать от этого разговора и с чего его начать. Но мысль о том, что сейчас ей было плохо, придала ему сил, и он со вздохом произнес:

— Цунаде, это я. Пустишь?

— Это они тебя подослали? — прозвучал голос, без сомнения, принадлежавший Цунаде, но какой-то другой, более низкий, замедленный и хриплый.

— Нет, я сам пришёл.

— И чего же ты хочешь?

— Поговорить.

Все вокруг стихло. И на его сердце стало невыносимо тяжело от осознания, что он не успел…

— Заходи. — Наконец-то раздалось в тяжелой тишине.

Джирайя медленно приподнял ткань, зашел в палатку и сперва посмотрел на Дана. Тот больше походил на покойника, чем на живого человека. Черты лица сильно заострились, кожа побелела, местами даже, кажется, посинела, а на шее жутко выступали серые вены. Он был заботливо укрыт белоснежной накрахмаленной простыней, и Джирайя вспомнил, как ещё на Маяке Икки не могла понять для чего простыни в сражении, а теперь, кажется, стало понятно — закрывать тела мертвых.

В ногах Дана лежал подправленный серый плед. Цунаде держала одну ладонь с зажженной зеленой чакрой на его груди, а второй крепко держала его руку.

— Они говорят: «прекращай», — произнесла она. — Но как я могу прекратить? Он же ещё дышит…

Джирайя вдруг понял, что перед ним сидела совсем не та Цунаде, которую он привык видеть. Перед ним на маленькой табуретке сидела измученная горем девушка. От смелой и грозной Цунаде осталась одна серая измученная тень. Осунулась, на лице появились глубокие морщины, под глазами — темные круги, а уголки губ опустились. Джирайя с ужасом подумал: что же она пережила за последнее несколько дней? И сердце сковало такое сильное чувство вины. Он хотел уже перед ней извиниться, но вдруг понял, что она все равно его не услышит. Цунаде вернулась к Дану, прикрыла глаза и стала медленно раскачиваться.

— Цунаде, ты вообще спишь?

— Сплю, — устало закивала она.

— Ты ешь?

— Ем.

Но еда на железной тумбочке рядом с кроватью была нетронута.

— Ты же себя так убьёшь…

— Убью.

Джирайе всегда казалось, что она — это безудержная сила, ярость и страсть. Даже когда погиб её брат, она от горя разнесла тренировочные поля. А сейчас, она превратилась в такое несчастное создание, что ему захотелось отшатнуться от нее, но он стоял.