Вторая жизнь Арсения Коренева. Книга вторая

Вот как они это делают?! Я понимаю, что это хроническая анемия, но мужик уже давно бы в ящик сыграл. А её тело мало того, что жило, так и ещё и не особо повредилось. Кровь её и на кровь-то не похожа была, когда ей поставили центральный катетер — будто вода, чуть окрашенная в красноватый цвет. Помои, в общем… Два пакета крови капнули, и она вышла на ясное сознание! Поесть-попить ей захотелось! Как?! Как, беспросветно бухая, донельзя обескровившись, она выжила?!

Причём, едва очухавшись, тётка потребовала перевести её в обычную палату, и тут же вообще заявила, чтобы её выписали. Ну нет, родная, не спеши, сначала я буду делать из тебя человека. Меня прямо-таки подзуживало побыстрее взяться за лечение. Естественно, с помощью ДАРа, не ставя о том коллег в известность.

Может, она при таком своём асоциальном образе жизни и не была достойна того, чтобы я тратил на неё свои силы, но жить потом, мучаясь угрызениями совести… В конце концов, я врач, призванный спасать жизни людей, невзирая на социальные статусы и прочие вещи. Да и, честно говоря, меня охватил азарт, было интересно, как я справлюсь с поставленной перед самим собой задачей.

Благо у пациентки была всего одна соседка в палате, и та находилась в медикаментозном сне, я, попросив дежурную медсестру нас не беспокоить, в тот же день, как Шкурина пришла в себя, приступил к работе. Пациентку предупредил, чтобы лежала ровно, закрыв глаза, и не дёргалась.

Первым делом провёл собственную диагностику, ожидаемо обнаружил цирроз. С этого и придётся начинать лечение, а потом уже всё остальное. Превратить печень из куска фиброзной ткани в практически новую — это стоило мне перекачки всей моей энергии. Почти всей. Закончив работу, я сполз на пол и минуты три лежал с закрытыми глазами, чувствуя запашок из стоявшей рядом под постелью «утки». На вопрос Шкуриной, что со мной случилось, я, едва шевеля губами, ответил, чтобы она за меня не волновалась и не вздумала звать сестру. После чего запустил руку в карман халата и вытащил оттуда плитку шоколада «Сказки Пушкина». Дрожащими пальцами вскрыл упаковку, отщипнул сразу ряд из трёх долек и отправил себе в рот. Спустя минуту почувствовал, что стало чуть полегче. Не без усилий встал и, покачиваясь, будто пьяный, сказал:

— Поздравляю, Надежда Петровна, у вас новая печень.

— Как? — не поняла она, недоумённо заморгав сморщенными, с редкими белесыми ресницами веками.

— Так, я вам привёл её в порядок. Но если будете пить, как раньше — то жить вам недолго, у вас и без печени целый букет. И очень вас прошу, то, что здесь сейчас произошло — только между нами. Я применял экспериментальный метод лечения, если моё начальство узнает… Обещаете молчать?

— Обещаю, — прошептала она и вперилась в меня слезящимися глазами с таким видом, будто увидела сошедшего с иконы святого.

Мне показалось, она сейчас перекрестится, но нет, обошлось. Я повернулся и ушёл. А вернулся через три дня. Шкурина всё ещё находилась в реанимации, но готовилась к переводу в обычную палату. Взятые позавчера печёночные пробы показали удивительный результат, впрочем, удивили они всех, только не меня с Надеждой Петровной. Мы с ней выглядели как два заговорщика, когда я снова её проведал.

На этот раз она лежала в палате одна — соседка вчера, увы, ушла в мир иной. Честно говоря, я подумывал и ей помочь, когда брался за Шкурину, но там бабульке было под девяносто, и состояние организма оставляло не то что желать лучшего, а надеяться, что она отойдёт без мучений, не выходя из медикаментозного сна. Так оно и случилось. В любом случае, я не мог между ними разорваться и выбрал тот вариант, который предлагал чуть больше шансов. А от смерти бабули, кажется, вздохнул и персонал, и её родственники, проехавшие сегодня с утра забирать тело из морга.

Хоронить старушку повезли в её родную деревеньку. Ну а что, лежать на деревенском погосте, практически на природе, всяко приятнее, нежели гнить на тесном городском кладбище, где меж могил бродят неугомонные цыганки со своими отпрысками. Понятно, что покойнику до лампочки, он уже на небесах, но я вот со стороны ещё живого чисто умозрительно представляю погост как нечто тихое и спокойное, с берёзками и ветром из полей, доносящим запахи полыни и прочих трав нашей лесостепи.

— Надежда Петровна, — обратился я к женщине, встав возле её постели. — Вы хотите навсегда отказаться от водки и прочих горячительных напитков?

Она непонимающе часто-часто заморгала.

— Это как?

— Просто вы не будете хотеть пить, от одного запаха вас будет мутить. Я введу вас в гипнотическое состояние, выйдя из которого, вы навсегда откажетесь от этой дряни, которая едва не утянула вас на тот свет.

Женщина крепко задумалась, закусив нижнюю губу и глядя в окно, за которым на ветвях деревьев пробивались почки, затем перевел взгляд на меня.

— Вот ведь странно… После того, как вы мне это сказали, мне почему-то очень сильно захотелось выпить. Вот прям до судорог, как перед смертью.

— Я бы, может, и налил вам стакан в нарушение всех внутренних больничных уставов, как говорится, на посошок, но вы под капельницей, принимаете препараты, не совместимые со спиртным, так что…

Я со вздохом развёл руки в стороны. Она тоже вздохнула.

— А я ведь все эти годы утешение находила в вине, а теперь что мне заменит его, чтобы я всё время о своём Сашке не думала?

— Может, к Богу обратиться? — наобум предложил я. — Или вы заклятая атеистка?

— Почему же, не заклятая, меня в детстве бабка моя крестила, ещё до войны. А идея и впрямь неплохая. Только, боюсь, родные мои будут против, начнут палки в колёса вставлять.

— Что ж они у вас, не люди, что ли?

— Э-э, сынок, там такие персонажи есть…

— А что, если вам уехать из Сердобска?

— Куда ж я поеду?

— Есть у меня в Пензе знакомый священник, он мне кое-чем обязан, я могу попробовать уговорить его пристроить вас куда-нибудь. Женских монастырей в области у нас нет, но может найти какую-нибудь непыльную должность при храме. Как вам такой вариант?

Я увидел, что глаза её загорелись, она часто-часто закивала:

— Согласная я, ежели так получится, согласная.

— Вот и славно! — искренне обрадовался я, впрочем, ещё не уверенный, что затея с Мелхиседеком выгорит. — А теперь что, кодируемся?

Так вот я и закодировал не свою, но в то же время ставшую моей пациентку. А на следующий день уже звонил секретарю Пензенской епархии Андрею Николаевичу, в первую очередь поинтересовавшись здоровьем Владыки и попросив выяснить, не сможет ли Мелхиседек принять в услужение или найти какую-нибудь должность для пожилой женщины, желающей на старости лет послужить Богу. Андрей Николаевич просьбе не удивился, мы договорились созвониться завтра, и попрощались. На следующий день я снова набрала секретариат.

— Я поговорил с Владыкой, — сказал Андрей Николаевич. — Он не против помочь вашей знакомой, пусть она подъезжает в епархию, найдёт в секретариате меня, я всё устрою.

Так вот я и помог своей нечаянной пациентке не только вернуть здоровье (во всяком случае, ускользнуть из лап смерти), но и достойно прожить остаток своих дней. Во всяком случае, я искренне надеялся, что дни свои женщина проживёт в благости и тихо скончается в преклонном возрасте.

Устроили Надежду Петровну в церковную лавку при Успенском кафедральном соборе торговать свечками и прочими православными аксессуарами типа календарей с житиями святых. С жильём тоже поспособствовали, выделили полуподвальную комнатушку при епархии. И с питанием не обижали — кормилась она на той же кухонке, где готовили обеды Владыке, Андрею Николаевичу и прочим приближённым к Его Преосвященству.