Второе рождение Жолта Керекеша

– Вы совершенно правы, господин Липтак, за обращением надо очень следить, – заметила Магда, разыгрывая сочувственное внимание.

Почтальон оторопел. Потом покосился на Керекеша, повертел в руках пустую рюмку, хотел что-то сказать, но Керекеш его опередил:

– Послушайте, господин Липтак, меня интересует один лишь момент. Если я вас правильно понял, то на основании показаний, данных мадам Гечеи, мой сын… возможно, оказался на подозрении. Известно об этом вам что-нибудь или нет?

– А то как же, чтоб неизвестно, господин главный врач! Кто, как не я, навел милицию на след?

– Прекрасно, вы навели на след…

– Я и Бижу.

– Кто такой Бижу?

– Бижу? Да ищейка же. Вон у кого, извиняюсь, нюх так нюх. Можно сказать, замечательный нюх. С ходу определила преступника.

– Значит, преступник известен? – спросил Керекеш.

– А как же! Я так старшему сержанту и сказал, когда прибыли мы в тот дом. Знаете, тот франтоватый дом на склоне горы… Я супруге своей говорю: «Не дом, а загон для овец, черт бы его побрал… делают из стекла загон овечий для хулиганов».

Керекеш швырнул портфель. Магда поняла, что он сейчас вспылит, и сделала успокаивающий жест.

– Так что же вы сказали старшему сержанту, господин Липтак? – кротко спросила она.

– «Мы на месте, господин старший сержант», – вот что я ему сказал.

– Вы это ему сказали, – проговорил задумчиво Керекеш, и с лица его словно смыли выражение страха. – Выпейте, прошу вас, еще стаканчик!

Почтальон расплылся в благодарной улыбке. С молниеносной быстротой он опрокинул коньяк и теперь уже без смущения стал рассказывать дальше, вволю расплескивая «философские речения», густо отдающие духом пивной.

– Так вот и было, господин главный врач. Я не очень-то привычный, чтоб ошибаться, я и погоду предскажу вернее, чем весь метеорологический прогноз. Всех я в округе знаю. Как же мне было жулика не узнать? Ну, само собой, дело это нелегкое, и надобен ко всему свой, особый подход. Вон и сам господь бог мир наш творил целых шесть дней. Нашли, значит, главного педагога, только он был не директором, директор толстый, а этот длинный и тощий, как старый сухарь… Собаку в институт, мол, приводить запрещается. Ну, посмеялся же я до упаду: дескать, тут тебе институт и все тебе тут запрещается. Старший, значит, сержант в момент ему объяснил, где, стало быть, раки зимуют. Мигом жуликов привели, рядком выстроили, и собака перед ними прошлась раз, два и три. Ну, думаю, пришло время взяться за дело мне. А старший сержант мне бормочет: молчи. И тут собака – вы не поверите, господин главный врач, – останавливается перед белобрысым одним хулиганом и давай тыкать носом в его штаны… Только что человеческим языком не сказала: вот он, жулик этот, злодей!

– Он и был поджигатель?

– Какой поджигатель, господин главный врач! Белобрысый стоял на стреме, велосипед поджидал. Потому как велосипед они хотели украсть. Жульё. У белобрысого, значит, был платок. Носовой. Собака его запах учуяла, то есть носового платка, понятно?

– Собака все-таки не ошиблась, – пробормотал Керекеш.

– Ни в жисть собака не ошибется, – авторитетно подтвердил почтальон.

– Но кто же был истинный преступник, вы не скажете, господин Липтак?

– Белобрысый, знаете, так перетрусил, что, не сходя с места, назвал сообщника. Он уже за решеткой.

– А… кто же он? – спросила Магда.

– А это, извиняюсь, служебная тайна. Ясно?

– Но вам-то она известна, господин Липтак?

– Я, извиняюсь, всех знаю в округе наперечет.

– Желание украсть велосипед понять как-то можно, но поджог… Зачем понадобилось ему поджигать?

– А затем, что он негодяй, – решительно сказал почтальон.

– Об этом я не подумал, но, должно быть, вы правы, господин Липтак. Ну что ж… весьма благодарны за информацию.

– С нашим большим удовольствием, господин главный врач, – сказал почтальон, внезапно скисая.

С большим трудом он поднялся, нерешительно посмотрел по сторонам – уходить, по всей видимости, ему не хотелось. Пошатнувшись в дверях, он покрутил пальцем перед лицом Керекеша и на ухо ему зашептал:

– Скажу вам одно, господин главный врач. Дом наш мало-помалу станет притоном хулиганья. А будь у нас, к примеру, собака… Такой дом, представляете? Шестеро жильцов, ворота настежь и ни одной собаки. Хотя бы одна махонькая совсем собачонка, уже можно бы, извиняюсь, спокойно жить. Собака же гавкает, господин главный врач. Ну скажите, прав я или неправ?

– Вы всегда правы, господин Липтак. Ну… всего хорошего.

Что-то бормоча, почтальон нетвердой походкой вышел.

Керекеш щелкнул французским замком и с чувством облегчения быстро вернулся в комнату. Магда на него не смотрела. Она знала, что он собой недоволен и жаждет как можно скорее покончить со всеми недоразумениями.

– Я смалодушничал, – начал он свою исповедь.

– Да нет же, – сказала Магда. – Носовой платок мог ввести в заблуждение кого угодно.

– Но я ведь даже не рассуждал, я сразу же заподозрил мальчика.

Глаза Керекеша от волнения закосили.

– Тамаш, мне надо в лабораторию. А ты, очевидно, собираешься еще долго копаться в своей душе. Нужно ли это? Собирайся! Пойдем!

– Погоди! Я все больше прихожу к убеждению, что совершенно не разбираюсь в том, как воспитывать мальчика.

Магда молчала.

– Впрочем, Жолта совсем не трудно и заподозрить, – ворчливо добавил Керекеш.

– Твое замечание сейчас неуместно.

– Ты права. Постепенно я начну мыслить так же, как этот Липтак. Почему некто совершает дурные поступки? Потому что он негодяй.

– Мне показалось, что старик страшно действовал тебе на нервы.

– В конечном счете я ему благодарен. Он создал моему сыну славу. Не правда ли?

– Славу? Ты сам выдумал эту славу из ничего.

– Пусть так. Но мы с тобой сейчас счастливы оба! Ты утрируешь.

– И не думаю. Мы сейчас вне себя от счастья, что поджег совершил не Жолт. Примерный, прекрасно воспитанный мальчик, который даже дом не стал поджигать, хотя для этого было все: порох, свеча и мужество… Чего нам желать еще?

Магда снисходительно улыбнулась.

*

Совершенно бесспорно, что «примерный, прекрасно воспитанный мальчик» с помощью своих непрерывных «экспериментов» держал семью в состоянии непреходящей тревоги. Порой с бесстрастным вниманием, как видавший виды прозектор, он не только анатомировал какого-нибудь ужа, но и с неубывающим любопытством словно бы анатомировал поведение людей, реакцию учителей и родителей, их мимику, жестикуляцию, почти не придавая значения тем страданиям и эмоциям, которые он своими поступками вызывал. Но Магда заметила, что в черных глазах мальчишки вдруг пробегала синеватая тень, и она ее объясняла как признак мелькавшей в душе его жалости, а может быть, и любви. Такое объяснение она давала охотно, потому что ей нравились его жгучая пытливость, его самолюбие и неустрашимость. А Жолт, должно быть, все это чувствовал и почти учтиво, даже с долей нежности отвечал на терпеливое отношение к нему мачехи.