Второй медовый месяц

— На Бонд-стрит!

— Да.

— Я даже не знаю, где это.

— Эди, я приглашаю тебя, так что уж будь любезна, веди себя как подобает взрослому человеку.

— Фу-у! — по-детски протянула Эди. — Для Бонд-стрит у меня и одежды-то нет.

Вивьен потянулась и поправила розу.

— И так, в половине первого в понедельник, и без отговорок.

Она положила трубку и вернулась в кухню. Макс говорил по мобильнику, но едва она вошла, поспешно отдернул его от уха и захлопнул.

Он усмехнулся.

— Пойман с поличным…

— Вот как? — Она сделала вид, будто ничего не заметила.

— Да вот, решил звякнуть моему букмекеру, — пояснил Макс. — Думал, быстро управлюсь. — Он похлопал ее по ягодицам. — И почти успел.

Эди явилась на обед во всем черном. Садясь, она тронула мочку уха.

— Видишь — даже бриллиантовые гвоздики. Как думаешь, для Бонд-стрит сойдет?

Вивьен надела очки для чтения.

— Неужели Рассел подарил тебе бриллианты?

— Нет, Черил одолжила. А вообще это цирконы.

— Цирконы?

— Стекляшки, фальшивая роскошь, — Эди огляделась, — впрочем, как и все вокруг, верно?

— Эди, прекрати актерствовать и портить нам обед, — попросила Вивьен.

— Не могу, — развела руками Эди. — Слишком устала.

Вивьен сочувственно улыбнулась.

— Правда?

Эди взяла меню.

— А ты как думаешь?

— Уже не знаю, что и думать, — ответила Вивьен, — может, просто объяснишь?

Не отрывая глаз от меню, Эди призналась:

— Я сбиваюсь с ног. Представь, в доме живет пятеро взрослых людей, и у каждого своя взрослая жизнь.

Думая о Максе, Вивьен отозвалась с тонкой улыбкой:

— Людям нравится, когда о них заботятся.

— Мне тоже.

— А если ввести правила? — спросила Вивьен, подзывая официанта.

— Например?

— Например, пусть каждый сам себе стирает и убирает в своей комнате…

Эди отложила меню и устало сказала:

— Это не самое главное. Каждому требуется свое личное пространство.

Возле столика остановился официант.

— Будьте добры, два бокала шампанского.

— Виви…

— А почему бы и нет?

Эди пристально взглянула на нее:

— Вид у тебя… пожалуй, даже счастливый.

— И я счастлива.

— Отлично, — кивнула Эди. — А Макс?

— О, ведет себя как полагается.

— Точно?

— Цветы, лакомства, неудобные, но жутко модные туфли.

— Господи!

— Мы как будто начали все заново, только еще лучше — теперь я знаю, что делать.

Эди сложила руки на груди.

— Он ночует у тебя?

— О да. И если мы никуда не идем, то ужинаем дома при свечах. Может, как-нибудь заглянете с Расселом к нам на ужин?

Эди вздохнула:

— Сейчас у меня в неделю свободен только один вечер. Вивьен сдержанно хихикнула:

— Ой! Совсем забыла…

Эди промолчала. Официант вернулся с двумя высокими бокалами шампанского.

Вивьен подняла свой бокал, глядя на сестру:

— Ну, за удачу!.. Почему бы тебе не выставить кого-нибудь?

Эди закаменела.

— Ну уж нет!

— Что так?

— Мне нравится видеть их всех лома. Хорошо, когда в доме опять полно народу. Этого я и хотела.

— Даже если ты совсем измотана?

Эди пригубила шампанское.

— Еще не совсем.

— Но ты же сказала…

— А, ты же меня знаешь, — отмахнулась Эди, снова взяла меню и откинулась на спинку стула. — Говорю одно, а думаю совсем о другом.

Вивьен посмотрела на нее, ожидая продолжения, не дождалась и обратилась к своему меню.

— Может, закажем морских гребешков? — спросила она.

Поскольку это занятие не требовало затрат, а видимость достижений создавало, Ласло пристрастился к долгим дневным прогулкам с «Синим путеводителем по Лондону», позаимствованным у Рассела. Он побывал на Ноэл-роуд, увидел дом, где жил современный драматург Джо Ортон, побродил по Дункан-Террас и представил себе, как Чарлз Лэм расхаживал здесь туда-сюда, а сестра Мэри наблюдала за ним в окно верхнего этажа. Несколько раз он съездил в собрание современной итальянской живописи Эсторика, подолгу с тревогой разглядывал картины итальянских футуристов и гадал, чем они внушают такое беспокойство. Он обошел Абердин-парк и Хайбери-Филдс, видел церкви и часовни, библиотеки и тюрьмы, гулял вдоль рек и каналов, осматривал ряды изысканных георгианских и викторианских зданий. А когда возвращался после двух-трех часов ходьбы и размышлений, то поражался и тому, каким родным кажется ему дом, и тому, какое мучительное чувство непостоянства он вызывает.

В нынешнем положении дел особенно смущало то, что его жизнь сейчас была налажена как никогда хорошо. Он по-прежнему получал пособие, близкое к минимальному, так как постановка «Привидений» не относилась к масштабным, однако удостоился отличных рецензий, ему предложили услуги два неплохих агента, а благодаря Эди и ее семье ему уже не приходилось жить впроголодь. Даже студенческие долги, в которые он влез, чтобы закончить театральную школу, постепенно переставали казаться неизбежными и нежелательными спутниками ближайших двадцати лет. Однако он с тревогой думал о том, что будет дальше, уверенный, что может быть только хуже, чем сейчас, и с отчаянием понимал, что не наделен способностью ценить блага, даже когда они ему достаются. Во время жизни в Килбурне таких волнений он не знал. Может, жить в Килбурне, в том злополучном доме, было настолько плохо, что осознание того, что хуже быть уже не может, служило утешением. А теперь он вспоминал Килбурн, понимал, что вновь скатиться в ту же трясину будет очень просто, и эти перспективы, к его собственному стыду, заставляли его цепляться за край раковины в ванной Эди, как в то утро, и паниковать при виде собственного перекошенного от страха лица в зеркале над ней. Ласло не мог и не решался вообразить, что подумал про него Мэтью. Тот посмотрел на Ласло так, как в его школе старшие мальчишки смотрели, к примеру, на мелюзгу, когда та расшибалась, играя в регби. Очевидно, Мэтью принадлежал к числу тех парней, которые умеют справляться со своими внутренними демонами.

Ласло не сомневался, что сумел сыграть Освальда только потому, что понятия не имел, как справится со своими. А может, он просто слишком хорошо понимал: если он не может быть актером, то значит, больше не годится ни на что. Фредди Касс как-то сказал ему: актерство — не то, чем хочется, а то, чем приходится заниматься. Услышав это, Ласло испытал прилив радости, облегчения и благодарности, словно ему выдали санкцию на удовлетворение потребностей, но это не избавило его от ощущения собственного аутсайдерства. Он по-прежнему чувствовал себя человеком, способным поладить с окружающими, только если он будет выдавать себя за кого-то другого.

Вот почему его так ошеломил поцелуй Розы. Поначалу он просто решил, что она дразнится, что этот поцелуй — еще одна проказа, вроде той, которая заставила ее улечься вето постель и уснуть. Но если раньше она беспечно флиртовала с ним, то после поцелуя стала совсем другой. На ее лице промелькнуло странное выражение, она словно боялась, что он начнет насмехаться над ней. Казалось, она даже сожалеет о своей выходке.

— Роза в своем репертуаре…

— Что?

Она отвернулась и отвела волосы со лба.