Второй полет Гагарина

Тренировки пилотов космических кораблей, тем не менее, не прерывались. Остальной отряд космонавтов продолжал занятия, уже не нацеливаясь на попадание в стартовую тройку. И явно расчёт для них уже был не на тот «Восток», что готовился мне, а с какими-то усовершенствованиями. Я в своё время отсидел сурдокамеру при нормальном давлении, выдержал её сравнительно легко, хоть и без малейшей радости от слишком спокойного времяпровождения. Наша вторая смена мучилась в сурдобарокамере — тишина при сниженном давлении и повышенном содержании кислорода. Именно там случилась беда.

Надо сказать, камера пыток по рабочему объёму напоминала корабль «Восток», в котором чуть более кубометра свободного пространства, остальное заставлено аппаратурой. Очень, очень мало. А как представил, что из этой каморки, выбросив катапультируемое кресло, Королёв сделает трёхместный «Восход», это вообще издевательство над здравым смыслом. Но Хрущёв требовал, чтоб в Советском Союзе впервые в мире взлетел многоместный пилотируемый аппарат, лучше бы педалировал лунную программу.

И вот, затиснутый в капсуле сурдобарокамеры, Валик Бондаренко провёл в тишине и изоляции около десяти суток. Наверно, чуть снизилась внимательность к происходящему. У него там имелась электроплитка для разогрева пищи, причём — с открытой спиралью. Не знаю, какой гений был ответственен за эту часть экспериментов и испытаний, но открытая спираль, раскалённая до сотен градусов и помещённая в атмосферу с сорокапроцентным содержанием кислорода — уму непостижимая дурость. По основной версии, Валентин уронил туда ватку, смоченную в спирте, она использовалась для протирания кожи в местах крепления датчиков. Вата и спирт вспыхнули, огонь в кислородной атмосфере взметнулся факелом, занялся тренировочный костюм. Поскольку давление в камере ниже, чем в окружающей среде, а люк открывался наружу, быстро парня вытащить не смогли, Валентин получил ожоги, несовместимые с жизнью.

О катастрофе я узнал, находясь в Зелёном-Звёздном городке. Нам дали «волгу», и мы с Титовым помчались в госпиталь имени Бурденко, где обожжённого пытались спасти.

Я просидел около часа возле его кровати, Бондаренко был перемотан бинтами с ног до макушки, остались лишь щели для глаз и губ. Довольно долго сохранял сознание, мы с Германом увещевали его: да, ближайшие полёты тебе не светят, но поправишься, ещё молодой, вернёшься в строй, космос никуда от тебя не убежит… Знал, что лгу, жить парню оставалось всего ничего, Титов наверняка тоже догадывался, подыгрывал мне, а лицо выдавало истинное состояние души. Наконец, пришла Аня, жена Валентина, мы деликатно удалились, но остались в госпитале. Вскоре наш товарищ впал в беспамятство и умер. Ему было всего двадцать четыре.

Остаток дня прошёл как в тумане.

Заходя в подъезд, я мысленно перебирал варианты и контраргументы, если Алла устроит мне разбор полётов. Её восточная кровь, наделившая женщину упрямством, никак не компенсировалась восточным воспитанием в покорности мужу, Гульнара и Марат вырастили её по-советски уверенной в себе. Порой побаивался, вдруг намешает мне в ужин что-то эдакое, и меня снимут с полёта, дристуны в космосе не нужны.

Не успел зайти в квартиру, меня нагнал водитель Королёва и велел спуститься к Главному в машину. Честное слово, в этот час не горел желанием ни слушать нотации благоверной, ни душещипательные откровения Сергея Павловича, но что поделаешь?

В салоне «чайки» стояло тепло от работающего двигателя, а главный ракетчик СССР ничуть не стремился считаться с моими желаниями. Спросил, едва поздоровались:

— Откуда ты знал про пожар с Бондаренко?

— Так днём сообщили, Сергей Павлович. Мы с Титовым услышали и тотчас…

— Брось! — сердито перебил он. — Ты месяц назад говорил мне, что тренинги в сурдобарокамере опасны.

— Конечно. Обещали передать кому следует, потому что не вы лично отвечаете за нашу подготовку.

— Передал. Сам видишь, как прислушались. Но ты увиливаешь от ответа на прямой вопрос: откуда знал заранее.

— Не я один обратил внимание. Температура спирали плитки выше порога возгорания распространённых горючих материалов. Что угодно на неё упади — бумажка, карандаш, кусок хлеба, и факел обеспечен. Что в ловушку вляпается именно Валентин, угадать было невозможно. Я — человек военный, сообщил вам, Карпову и товарищу Каманину о вероятности ЧП. Прыгать и размахивать руками: не пускайте никого в камеру? Меня не только из отряда космонавтов — из ВВС попросят. Как ненормального.

Королёв сосредоточенно думал.

— Я знаю наизусть ваши личные дела, твои, Титова и Нелюбова. Не представляешь, до чего докопались. Даже факт, что ты в пятьдесят седьмом бросил девушку из медицинского училища, на которой обещал жениться, в твоих бумагах отражён как негативный и вызывающий сомнения в верности.

— Она сама…

— Не будем копаться в твоих юношеских амурах. Я вижу, психологи просмотрели главное. На поверхности Гагарин вот такой — весь на виду и нараспашку, улыбка до ушей, энергия через край, где надо идти — бежишь и других увлекаешь.

— Так точно.

— А второе дно не рассмотрели. Твои прожекты про Луну. Пророчества, что у нас всего восемь лет в запасе.

— Уже семь.

Он гневно сверкнул очами. Не понравилось, что я вставил пять копеек.

— Но как ты объяснишь, что предсказал выбор в пользу Шепарда? Наши предполагали, что первым назовут Гриссома, вторым предполагали Гленна, намного более информированные люди. Признавайся, ты что-то скрываешь?

Я пожал плечами. В жёсткой шинели, не располагающей к такому жесту, уместнее — пожал погонами.

— Знаете же, Сергей Павлович, как у лётчиков работает интуиция? Мозги получают море информации. Далеко не вся она перерабатывается словесно. Я, например, никогда не вёл внутри себя разговоры «а не тот ли изгиб берега приведёт меня к базе». Бывает, всё внизу затянуто туманом, видишь только смутный фрагмент рельефа, и вдруг накатывает уверенность: сейчас откроется Печенгская губа, её пройдёшь — и прямая дорога к аэродрому. Так и с американцами. Газеты читал, слухов много разных ходило. Как-то задумался и понял, что именно он — главный кандидат. А как пришёл к такому выводу, не знаю, подсознательно, наверно.

— И какие же у тебя предчувствия на свой полёт?

— Тут не предчувствия, а опасения. Их четыре. Или больше.

— Ох, Гагарин… Начинаю в тебе сомневаться!

— Так дурачков среди нас нет. Герман и Гриша вам бы то же самое рассказали. Допустим, пожар не грозит, если начнётся разгерметизация и упадёт давление, спасёт скафандр, воздух подаётся прямо в него. Но! Так как системы регенерации, считай, не имеется, и это первое опасение, нужно обязательно уложиться в один виток. Максимум — в два. Иначе выжить сложно. Тут второе опасение. Вы позволили нам вручную изменять ориентацию, если автоматика не сработает, и вручную же включать тормозной двигатель. А почему не вырубать тягу третьей ступени так же вручную? Если ракета выбросит корабль выше запланированного — не катастрофично, но крайне неприятно. Сам уже не затормозится от трения в разреженной среде. Запас пищи на десять дней… Столько не протяну, наверно. Доедать её будет некому. Хватит или ещё?

— Продолжай.

— Допустим, вошёл в плотные слои штатно. Но был уже случай, что приборный отсек не отделился, отвалился позже, когда там всё перегорело от высокой температуры. Сергей Павлович, мы не паникуем, а просчитываем варианты. Парусность конструкции и эффект торможения об атмосферу одинаковы, но с неотсоединённым приборным отсеком масса на две тонны больше. Значит, выше скорость. Корабль её погасит достаточно для безопасного катапультирования?

— Да, мы работаем над этим. У тебя всё?