Второй полет Гагарина

За столом аплодировали, снова наливали и пили, а я по глазам видел — не провёл. Она хотела принародной клятвы, что больше не буду проситься в небеса. Такую дать не мог.

Пока Алла переминалась во Внуково на каблуках в ожидании нашего самолёта, Первый секретарь изволил ей уделить внимание и поделился откровением: полёт опасный, мы вашего мужа провожали в космос как в последний путь. Капнул раскалённым оловом в открытую рану. Хорошо хоть уже все знали, что обошлось.

Веселье, тем не менее, продолжалось, народ выпил и осоловел, даже Женька, но тот больше от съеденного, ему по несовершеннолетству не наливали. Словом, шло обычное советское застолье, чуть более роскошное, чем у большинства, но я уверен, если бы сидели дома в Гжатске, рубали картоху с жареным салом под солёные огурцы и самогон, ничего бы принципиально не изменилось. Кстати, в Гжатск на выходные сгоняем, попарюсь в баньке с братьями и отцом, а если кого не узнаю на улице, то вполне объяснимо: звездун зазнался, ему простительно.

Наконец, нашёлся один из литераторов, без приглашения ввинтившийся в наше сообщество, молодой мужик моего возраста, но гораздо выше, с приметной бородавкой на левой скуле. На меня смотрел как на бога.

— Я посвятил вам свои вирши, Юрий Алексеевич!

Видимо, «виршей» он плодил много, потому что не помнил наизусть и шпарил по бумажке, что-то про «Поехали!..»

Хотел прогнать его сразу, но потом узнал: это же Роберт Рождественский! Его «Не думай о секундах свысока» знает вся страна, точнее — узнает, когда напишет, автор множества гениальных стихов, один из лучших в Советском Союзе. Возможно — и в постсоветской России никто его не превзошёл, на мой непрофессиональный вкус. Но тогда ещё не нашедший себя, отсюда странные метафоры в прочитанном опусе: космонавт в идеально чистом скафандре и космическом корабле сравнивается с замызганным кучером, у которого застряла солома в бороде.

Нет, обижать нельзя, у поэтов души ранимые. Пошлю подальше — обидится, начнёт терзаться, что непременно ударит по творчеству. Настоящий Гагарин стопроцентно вёл бы себя приветливо, я тоже постарался, лучше самого Рождественского зная, какой у поэта потенциал.

— Премного благодарен. Желаю творческих успехов. До свидания, товарищ.

Он долго тряс мне руку, потом откланялся, унося с собой вагон стихотворений про плавки, стройки и рекордные удои молока, к счастью, здесь не озвученных, мне хотелось, чтоб гжатские и оренбургские больше общались между собой.

В течение часа к нам подходили и другие стахановцы литературного цеха, большинство не оставило ни малейшего следа ни в памяти народной, ни в школьных учебниках, выпить с ними я отказывался, ссылаясь на режим, выслушивал бесконечные и бессчётные «ну, по одной-то можно». Повезло, сегодня в ЦДЛ питались преимущественно прозаики, они не столь навязчивы в чтении своих нетленок как поэты.

Почему-то «Помните, каким он парнем был» и прочие удобоваримые вещи родились на свет после гибели Гагарина в авиакатастрофе. Пусть Алла будет спокойна, я не намереваюсь нашим мастерам слова подарить столь удобный повод для вдохновения. Тем более для «шедевров» вроде «Гагарин, я вас любила, ой, ла-ла-ла-лай» («Ундервуд», В. Ткаченко, М. Кучеренко).

Моя домашняя бульдожка не разомкнула челюсти и по пути домой, вцепившись крепкими зубками в высказанное.

— Юра! Ты не пообещал, что не станешь проситься в полёт.

— Не пообещал. И не буду обещать, хоть в обозримом будущем мне не светит.

— Почему?!

— Родная, мне двадцать семь лет. Ты точно считаешь, что твой муж прошёл зенит жизни и весь её остаток намерен только довольствоваться славой, результатом жалких полутора часов лёгкой нервотрёпки? Как минимум, я остаюсь в отряде космонавтов, продолжаю поддержание формы и тренировки. Помогаю ребятам готовиться к новым полётам. Сам… как повезёт.

— Они завидуют.

В тёмном салоне «волги», едва освещённом огнями приборной панели, я видел в зеркало заднего вида только её силуэт, но не выражение лица, оно вряд ли лучилось оптимизмом.

— Нет. Это не зависть, нечто иное. Словно пролегла невидимая черта между мной, уже летавшим, и моими товарищами, такими же как я, но космонавтами только на бумаге, причём каждый понимает: далеко не сто процентов, что он когда-то полетит. Двух отсеяли из-за травм — на центрифуге и из-за удара головой во время купания. Один вообще погиб. На трёх выбывших лишь один добравшийся до орбиты, не очень радостная статистика.

— А если взять все отказы ракет-носителей…

— То я — смертник, случайно вывернувшийся из петли? Преувеличиваешь.

— Если преувеличиваю, то не сильно. Неполадки, из-за которых тебя забросило за Урал… Ты мог погибнуть!

— Только простудиться. Хорошо, что удалось развести огонь.

Нож с собой имелся только маленький, а стропорез лишён острия, вскрыть им брюхо лесного зверя и прятаться от холода среди кишок подобно персонажу Ди Каприо в фильме «Выживший» точно не смог бы.

— Ты постоянно преуменьшаешь опасность. Переводишь в шутку. Бодришься. Но меня не проведёшь!

— Незадолго до старта ты сказала, что устала бояться. Погибнуть или, наоборот, выжить есть вероятность везде. Что изменилось?

— Ты слетал. Вернулся. Хватит. Прошу тебя, хватит!

— Хорошо. На ближайшие годы — так тому и быть. Потом посмотрим.

Она обиженно затихла. Её мне не хочется расстраивать или отталкивать, Алла — не Роберт Рождественский, ближе и роднее. Но и врать ей не хочу.

Жена примолкла, бывает же, а я, отвлекаясь от семейного выяснения отношений, принялся перебирать в памяти всё, что успел узнать о попытках Королёва отправить на Луну автоматическую станцию. В пятьдесят восьмом были предприняты три, все провалились из-за аварии ракеты-носителя. В пятьдесят девятом очередная станция, постфактум поименованная «Луна-1», улетела-таки к Луне, но промахнулась мимо. Спустя пять месяцев снова невыход на орбиту из-за ракеты-носителя, пять провалов подряд! Я должен благодарить Королёва за настойчивость, все эти многочисленные аварии «семёрки» помогали понемногу доводить до ума сырую конструкцию, к пилотируемым полётам она заработала почти надёжно. Наконец, в Луну попали, жёсткая посадка с разрушением космического аппарата, пусть так и было задумано.

В конце пятьдесят девятого удалось сфотографировать обратную сторону Луны. Станция на Землю не опускалась, снимки переданы по радио и получились невысокого качества, но хоть что-то.

В шестидесятом два пуска, оба сорваны. Итого в сухом остатке: восемь пусков, лишь два успешные, каждый обошёлся казне более чем полмиллиарда рублей, программа свёрнута ровно год назад и будет возобновлена только после Карибского кризиса. Но и Хрущёву, главному попечителю советской космонавтики, останется всего ничего до госпереворота. Лунный проект необходимо возобновить, причём срочно! Чтоб Брежнев видел: поезд на всех парах двигается к станции назначения.

Больше всего не хватало информации, существенных подробностей, абсолютно не нужных мне в бытность журналистом космической тематики. И во время подготовки к полёту мы получали информацию узкой направленности, имеющей практическое отношение к заданию. Теперь, получив должность в Центре подготовки космонавтов ВВС, я обрёл доступ практически ко всем разработкам Королёва. Узнал, наконец, сколько всего было неудач и какие огромные народные деньги улетают в пространство при каждом пуске в Байконуре.