Второй шанс-IV

— Да помню я, помню, — сказал я, забирая ключи и пряча их в карман джинсов.

А что, джинсы — универсальная одежда, плюс заправленная под широкий ремень джинсовая рубашка. На премьере я не выглядел в таком прикиде «белой вороной», да и здесь, собственно говоря, хватало «джинсовых».

— Друзья! — разнёсся по квартире голос Александра Борисовича. — Прошу любить и жаловать — Максим Варченко собственной персоной! Надеюсь, здесь нет человека, кто не знает, кто это такой?

— Я лично не знаю.

Это пробурчала сидевшая рядом на тахте унылая женщина неопределённого возраста в больших очках с роговой оправой. Она мне явно кого-то напоминала, но вот кого — не мог вспомнить.

— Лера, ну тебе с твоими идеями о свержении Советской власти, конечно, не до музыки, разве что «Марсельеза» удовлетворит твоему вкусу. — хохотнул проходивший мимо худой тип в таких же очках, в чёрной водолазке под пиджаком и мятых брюках.

Лера? Ёкарный бабай, да это, похоже, Валерия Новодворская! Не в психушке, не в лагерях, и даже не за 101-м километром, сидит, развалившись, и спокойно листает какую-то книгу в коричневом перелёте… Ого, Лукреций, «О природе вещей». Кажется, мне точно такое же издание 1946 года попадалось когда-то в библиотеке в начале 90-х, в переводе Петровского.

М-да, баба-то в общем умная, её бы энергию — да в мирное русло. И что она вообще делает на этой тусовке? Понятно, что здесь, наверное, собрались не только поэты, писатели, художники, музыканты и артисты. Но всё равно я если и представлял себе Новодворскую, то либо закрывшейся в пыльной и грязной комнатушке с такими же одержимыми соратниками, вынашивающими планы по развалу СССР, либо на митинге с самодельным плакатом, призывающим отдать под суд «кровавую гэбню».

Ну да бог с ней, с Валерией Ильиничной, меня уже тащат к заставленному напитками и закуской столу. Стульев нет, вернее, они есть, только располагаются у стен комнаты, так что всё это похоже на фуршет. Да и закуски соответствующие, разного рода нарезки, салаты, фрукты, а посреди стола большой торт с кремовыми розами, правда, уже сильно посечённый местными сластёнами. Вон тот, в водолазке, уже семенит к Новодворской с блюдечком, на котором покоится нехилый такой кусок торта, а та смотрит на этот ломоть чуть ли не с вожделением. Нет, совершенно ничего нет в ней от женщины, пусть даже пока она ещё и похожа на существо противоположного пола.

— …а он ведь премию «Грэмми» выиграл, — донёсся до моего слуха голос одного из гостей. — Максим, ты знаешь, что твоя песня на премии «Грэмми» признана лучшей?

— Знаю, — кисло улыбнулся я.

— А саму премию, эту статуэтку в виде маленького позолоченного граммофона тебе отдадут?

Что тут сказать? Не буду же я объяснять, что второй секретарь пензенского обкома партии пытается что-то предпринять, но что получится — одному Демичеву ведомо. А то, может быть, и у него даже нет таких полномочий, вдруг там нужна будет санкция лично Леонида Ильича? Ну или хотя бы Суслова, главного идеолога СССР.

— Работа над этим ведётся, — отделываюсь общей фразой. — Надеюсь, рано или поздно я всё же подержу её в руках.

Один из гостей — как оказалось, перспективный фотограф Валерий Плотников — принёс с собой фотокамеру, и периодически фотографирует собравшихся. Пару раз объектив его фотоаппарата оказался направлен и на меня.

Тем временем разговор заходит о каком-то Василии Ситникове, который живёт в подвальной квартире на улице Кирова, под носом у КГБ. Звучат фразы, что это реинкарнация Распутина. У него имеется отдельная молельная комната, обитая мехом. Что при этом он богатый человек, собирает и продаёт иконы, а каждая икона у него в золотом окладе. Что он без конца рисует Лавру или Кремль со снежинками, и каждую снежинку выписывает по несколько дней. Свой китч он продаёт дипломатам и другим иностранцам. А его любимое развлечение — собирать своих домашних клопов в спичечную коробочку и выпускать их во всякого рода присутственных местах, например, в американском посольстве.

В этот момент раздался голос хозяйки квартиры:

— Володя звонил, они с Мариной минут через тридцать приедут.

Какой Володя и какая Марина — я узнал как раз полчаса спустя, когда раздалась трель дверного звонка, а вскоре из прихожей зазвучал знакомый голос с хрипотцой:

— Сегодня, извини, без цветов… А с Мариной ты знакома? Марин, ты у Ники, кажется, ещё не была… Была? Хм, а почему я не помню?

— Володя, вы у меня оба были в позапрошлом году, просто ты тогда… Как бы сказать…

— Так и скажи, что нажрался, как свинья, и всё забыл, — с долей самоиронии сказал Высоцкий. — Ну давай уже, проводи к столу. Марина не знаю как, а я после спектакля голодный как собака.

Вот я его и лицезрю, кумира миллионов современников и тех, кто вырос на его песнях. Увы, это не моя история, Владимир Семёнович как автор и исполнитель своих песен никогда не был мои кумиром. Для меня на персов месте всегда стояла мелодия, для Высоцкого — текст, хотя некоторые песни вполне себе мелодичны. Но эта манера исполнения… Вот как актёра я его вполне уважаю. Особенно за роли в картинах «Служили два товарища» и, конечно же, «Место встречи изменить нельзя». В роли Жеглова я не видел никого другого, кроме как Высоцкого. Но как ни крути — легенда, живая легенда, и от осознания значимости момента у меня почему-то сразу пересохло во рту, а на лбу выступила испарина.

Между тем здоровавшийся с мужчинами за руку Высоцкий добрался и до меня. На мгновение задумался, затем изрёк:

— Ника, ты уже на подростков начала западать?

— Володя, ну что ты, в самом деле, — со смущённой улыбкой откликнулась хозяйка салона. — Это Максим Варченко, он для фильма Аллы песню написал, ты её точно должен был слышать, называется «Две звезды».

— Такую музыку не слушаю, — нахмурился Высоцкий и, так и не подав мне руки, шагнул к столу. — Ну-ка, чем нас тут потчуют?.. Не-не, убери рюмку, Витя, я сегодня за рулём.

Витя — это был не кто иной, как ещё далеко не старый сценарист Виктор Мережко.

— Правда, Виктор, — обратила к нему Марина Влади, делая ударение в имени на французский манер. — Не стоит, нам ещё домой ехать, тем более что Володя дал мне слово не пить до 8 марта.

— А с чего это именно до 8 марта? — удивился Мережко.

— В этом день мы выпьем шампанского. А там посмотрим, да Володя?

— Угу, — кивнул Высоцкий с набитым едой ртом.

Вот почему Высоцкий с Мариной не пришли чуть раньше?! Услышав, что я «Грэмми» выиграл, думаю, он бы не стал так воротить нос. Я не выдержал, втихую налил себе рюмку «Столичной» и опрокинул в себя, закусив малосольным огурчиком.

Кстати, смотрю, с Пугачёвой у Высоцкого отношения довольно прохладные, приветствуя друг друга, оба ограничились чуть заметным кивком, тогда как Стефановичу Владимир Семёнович всё же пожал руку. Ну это меня в общем-то не касается.

Между тем кто-то разыскал гитару и, пристроившись на стуле в углу у фикуса, начал неумело бренчать, напевая себе под нос что-то типа «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались».

— Игорь, перестань мучить гитару. Вон пусть лучше Володя нам что-нибудь споёт.

— Ребята, я на спектакле наорался, играя Хлопушу[5], а вы меня хотите ещё петь заставить. Да и на семиструнке я привык, а это шестиструнка.

Но народ всё-таки уломал Высоцкого взять в руки гитару. Оказывается, он и на шестиструнной вполне себе могёт. Начал с весёлой «В жёлтой жаркой Африке», затем «В королевстве, где всё тихо и складно…», следом «Подумаешь — с женой не очень ладно…», и пока он пел, присутствующие кидали взгляды на Влади, чьи щёки горели румянцем.

Пока он пел, Пугачёва и Стефанович тихо отбыли восвояси.