Второй выстрел

Соседок было двое: тетка и племянница. Тетке за шестьдесят, она была шумная, веселая и какая-то на редкость безалаберная. Племяннице двадцать… Она училась в музыкальном училище, по классу рояля. Ее мать, как я потом узнал, умерла лет за десять до описываемых событий; отец, женатый, кажется, в четвертый раз, жил в другой стране. Тетка, таким образом, воспитывала Ольгу примерно с десяти лет. Хотя «воспитывала», кажется — не самое удачное слово…

Теперь о том, как я в первый раз увидел Ольгу… Отцу, как я уже говорил, не терпелось купить соседний участок. Кажется, у него были какие-то садово-парковые планы. А может, просто стремление к захвату новых территорий. Меня все время занимал вопрос, собирается ли он когда-нибудь остановиться, и если собирается — то когда? Ведь должен же быть какой-то предел у этой экспансии! Впрочем, все это неважно и не имеет прямого отношения к делу. А предел, кстати, обнаружился раньше, чем можно было предположить…

Проблема, как я уже говорил, состояла в том, что соседская дача с начала лета стояла пустая. Больше того: несмотря на жару, там никого не было до самой середины июня. После десятого отец стал подумывать о том, чтобы разыскать хозяев в городе. Но утром 14-го дача подала, наконец, признаки жизни: у калитки остановилась «газель», и какие-то люди, невидные нам из окна, начали разгружать и перетаскивать вещи. Часа в четыре, после того как суета окончательно улеглась, отец предложил мне сыграть лазутчика — зайти к соседям и сказать, что родители ждут их завтра к обеду, а заодно выяснить, все ли семейство приехало, на месте ли хозяин с хозяйкою и какие у кого планы. Отец всегда предпочитал вести переговоры с прекрасной половиной.

Не могу сказать, что мне нравилось быть у него на посылках, но я исходил из того, что худой мир лучше доброй ссоры, и по возможности соблюдал нейтралитет. Короче говоря, я пошел. Официально, через калитку. Чтобы подойти к двери, ведущей на веранду, нужно было обогнуть дом. Огромные, почти до полу, окна были распахнуты, и в одном из них я увидел странную сцену, тотчас же полностью приковавшую мое внимание. Высокий, широкоплечий человек, лет тридцати, с военной выправкой, старательно двигал с места на место тяжелую мебель. Странным было, разумеется, не это, а выражение его лица. Создавалось впечатление, что ему абсолютно безразлично, куда и что двигать. Он смотрел не туда, куда перемещал очередной шкаф, а совсем в другую сторону. Оставалось только удивляться, как это он до сих пор ничего не порушил. Я переместился чуть дальше вдоль окна и понял, куда он смотрит. В нескольких шагах от него стояла девушка и, не говоря ни слова, указывала пальцем на тот или иной предмет, а потом тыкала тем же пальцем в пространство, указывая направление перемещения. Ну вот как это объяснить? Уже в одном этом жесте было что-то такое, что заставило меня остановиться, разинув рот.

В конце концов она меня заметила и удивленно подняла брови. Темно-шоколадные глаза уставились прямо на меня. Я вздрогнул — и опомнился. Мне не оставалось ничего другого, как войти в дверь и представиться официально. Так состоялось наше с Ольгой знакомство.

Теперь, по законам жанра, следует описать ее внешность. А это для меня как раз большая трудность. Во-первых, я вообще не умею описывать внешность. А во-вторых — и в-главных — Ольгин образ в моем сознании двоится, расслаивается, распадается на две части — до и после. Ольга «до» — беззаботная, кокетливая, бесконечно уверенная в себе… Хозяйка «салона», повелевающая рабами мужского пола — и все в таком духе… Ольга «после» — маленькая заплутавшая девочка, заплаканная, перепуганная, жаждущая помощи и совета. Мадам Рекамье в одночасье превратилась в Красную Шапочку. Вторая Ольга заслонила в моем сознании первую, и сквозь эту, вторую, я уже не мог понять, что сводило меня с ума в первой. Морок, не иначе… В свое оправдание могу сказать, что тот же морок одолел людей постарше и поопытнее меня.

У нее были густые волосы, очень светлые, какие-то золотисто-белые, не знаю, как иначе сказать — короткая, всегда немного растрепанная стрижка — и совершенно неожиданные при таких волосах темно-коричневые, «шоколадные» глаза. Этот контраст сразу привлекал внимание, хотелось спросить: «Как же так?» — и рассмотреть ее повнимательнее. Что еще? Еще, наверное, рот — большой, красивый и яркий… И вот, между прочим, какой странный эффект: она казалась мне высокой, а потом выяснилось, что она на полголовы ниже меня.

Не знаю, что еще сказать… Я даже не знаю, красота ли это, но зато я совершенно уверен, что ни один из нас, застрявших на той дачке, как мухи на липучке, этим вопросом не задавался. Ольга хотела и умела быть королевой. Что-то такое было дано ей от бога, и она это «что-то» нещадно эксплуатировала. Между прочим, по части вкуса там были большие проколы, это я каким-то краем сознания понимал и тогда и, кстати, думаю, не я один, но ей все охотно прощалось. Куда как охотно! Это я теперь так рассуждаю — аналитично, спокойно, а тогда был совсем как чокнутый. Между прочим, хотя это не имеет прямого отношения к делу, у меня в это время был роман — с чудесной Машкой, моей сокурсницей. Так вот, я обалдел настолько, что перестал звонить, не пришел, когда меня ждали, — и роман кончился, плавно сошел на нет. Ух, как я потом кусал локти! И только гораздо позже… когда я дошел до ручки… Впрочем, это неважно, и об этом — потом.

Ольгин «салон» сложился как-то на удивление быстро. Большая часть гостей приезжала из города, это были давние Ольгины знакомые. Время от времени кто-нибудь из них прихватывал с собой своих знакомых, и те, раз заехав, как правило, попадали на ту же липучку. Другая, меньшая часть состояла из местной, дачной публики, тем или иным образом — вроде меня — забредшей на огонек. Были там, между прочим, два-три наших с Сонькой старых приятеля, а вот женщины заглядывали туда крайне редко. Не то чтобы Ольга их не приглашала. Приглашала. Но те, что приходили, как правило, чувствовали себя неуютно, быстро стушевывались и потом уже больше не появлялись. Были, впрочем, два-три веселых исключения — школьные подружки, что ли — которым все было до фени, но это опять-таки не имеет прямого отношения к делу… Женатые гости либо переставали появляться, если у жен хватало сил настоять на своем, либо приходили одни.

А теперь скажите, часто ли вам приходилось сталкиваться с чем-то подобным? Я хочу сказать, что все это, в сущности, просто удивительно. Не девятнадцатый же век за окном, когда барышни сидели взаперти, а если уж и отваживались на что-то подобное, да еще и ручку давали поцеловать, то мужики слетались, как мухи на варенье. Сейчас барышни свободны, конкуренция, стало быть, возрастает в геометрической прогрессии — спрашивается, легко ли при таких условиях окружить себя десятком поклонников и держать их всех на коротком поводке? Ей-богу, нелегко! Это я к тому, что что-то в ней, Ольге, все-таки было особенное. И еще одно… Не хочу, чтобы меня неправильно поняли. Пошлости там никакой не было. Пикантность была — и еще какая! — но и только.

Не подумайте, что меня опять занесло неизвестно куда. Уж девятнадцатый-то век здесь, казалось бы, совершенно ни при чем. Ан нет! Это совсем не случайно. Есть тут одна ассоциация, и эта ассоциация в дальнейшем еще сработает, да еще как! Возможно, вы уже догадались, что я имею в виду. Впрочем, я не собираюсь устраивать викторину и сам, конечно же, все объясню. Но… не сейчас. Всему свой черед.

Итак, вернемся к тому последнему вечеру накануне отъезда с дачи… Хотя постойте: я же так ничего и не сказал о «травме». А значит, никто не поймет моих мучений и уж тем более — почему я шел к соседям помимо воли. Значит, придется сделать еще один шаг назад, примерно на месяц…

В тот момент атмосфера наших посиделок внезапно сильно изменилась — но изменилась и сама хозяйка. Она заметно охладела к своему «салону» и принимала гостей как-то механически, без прежнего энтузиазма. Ольга вдруг стала меланхолична, рассеянна — все, как положено, так что нетрудно было догадаться, в чем дело… Но я все-таки упорно не догадывался и сочинял про себя самые фантастические версии, пока до моих ушей не дошло оброненное кем-то: «У нее кто-то есть». В общем, «пора пришла — она влюбилась», — как сказал поэт.

Сейчас, когда я пишу об этом, то не могу избавиться от ощущения, что все это сильно смахивает на водевиль. Но тогда-то я переживал абсолютно всерьез. У меня, видите ли, была настоящая сердечная драма. И ладно бы только у меня! В восемнадцать лет это все-таки простительно, но ведь вокруг меня страдали куда более солидные мужи!

Разумеется, больше всего меня интересовал вопрос: «Кто он?» Я постоянно перебирал в уме участников наших посиделок — и не находил среди них ни одного подходящего. Во-первых, потому что все они казались одинаково обескураженными новым поворотом событий. Да и Ольга, насколько я мог судить, по-прежнему никого не выделяла. Точнее, выделяла, как и раньше, то одного, то другого — в зависимости от настроения, а потом очень быстро теряла к фавориту всякий интерес. Словом, сколько я ни ломал голову, разгадки найти не мог. К этим мучениям прибавилось еще одно: отношение Ольги ко мне явно изменилось. В сущности, она вела себя на удивление странно: иногда бывала со мной как-то по-особому ласкова, а иногда смотрела так, что мне, честное слово, дурно становилось. В ее взгляде сквозила явная неприязнь и даже больше того — опасение.