Второй выстрел
Шрифт:
Я оставался в лесу минуты две или три, чтобы успокоить миссис Фицвильям, делая вид, будто ищу таинственного стрелка, и даже громко окликнул его раза два, когда вдруг услышал второй выстрел. Кажется, он раздался с противоположного конца поляны, где мы разыгрывали наше представление, и прозвучал гораздо отчетливее, чем первый. Впрочем, я могу и ошибаться, акустика в густом лесу действительно очень обманчива.
Честно признаюсь, я был испуган вторым выстрелом. Не скажу, конечно, чтобы я паниковал, но на этот раз я твердо решил, что стрелявший, кем бы он ни был, должен быть немедленно найден и остановлен. Мое собственное предложение, сделанное невсерьез, неожиданно обрело смысл. Поэтому я сошел с тропинки, пересек нашу поляну (где к тому времени уже не было Эрика) и пошел в том направлении,
Миссис Фицвильям уже не было.
Само по себе это тоже может показаться незначительным, но могу заранее уверить читателя, что это не так, потому что, помедлив немного в своей обычной нерешительности, я не последовал за ней по тропинке к дому, а вернулся обратно к ручью. Во-первых, насколько я помнил, ружье так и осталось лежать на поляне, где мы его оставили в качестве улики, и мне пришло в голову, что Джону это может совсем не понравиться. Улика или не улика, но ружье не должно валяться в траве. Итак, я стал спускаться вниз. И по несчастливой случайности я не пошел напрямик к большой поляне, а, повинуясь импульсу, о котором мне впоследствии пришлось горько пожалеть, на полпути повернул не налево, а направо и вышел на небольшую просеку. Должен объяснить, что эта маленькая полянка находилась сбоку от большой и соединялась с ней узкой тропинкой длиной ярдов в пятнадцать. Как и все другие тропинки в лесу, она несколько раз изгибалась, поэтому с одного открытого места нельзя было увидеть другое. Если не считать этой тропинки, поляны были полностью разделены густой растительностью. Такая же тропинка, но только еще более узкая и местами заросшая ежевикой, ответвлялась от первой, вела выше по холму и возвращалась к противоположному концу той же небольшой поляны; и именно по ней я и отправился. Должен заметить, я сам обнаружил эту полянку только на днях, и мне она очень понравилась судя по состоянию тропинок, по ним практически никто не ходил, кроме, может быть, отбившегося от стада скота, и я отметил ее про себя как идеальное место на тот случай, если мне захочется побыть в одиночестве.
Однако в тот момент одиночество мне явно не грозило. Оказалось, я был здесь не единственным посетителем. Распростершись на земле лицом вниз, прямо передо мной лежал Эрик Скотт-Дейвис.
Я застыл на месте, уставившись на него. Он лежал в неестественном положении, одна рука была неудобно подвернута и прижата туловищем. Пятно красной краски по-прежнему виднелось на его пальто, но теперь оно явно стало больше. Сзади него на тропинке что-то поблескивало на солнце сквозь листву. Это было дуло ружья. Эрик был мертв: я сразу понял это.
Что делает нормальный человек — ведь несмотря на то, какое мнение обо мне могло сложиться у читателя, я отношу себя к этой категории, — итак, что делает нормальный человек, внезапно обнаруживший труп? Вероятно, совсем не то, что он должен был бы делать. Скорее наоборот, он поступит как раз так, как определенно поступать не должен. Я только знаю, что сам сделал в тот момент. Я развернулся на сто восемьдесят градусов и, натыкаясь на деревья, побрел (да, именно побрел) в том направлении, откуда только что пришел. Зачем? Я и сам не знаю. В конце тропы я чуть не столкнулся с Джоном Хилльярдом.
Он как раз собирался подниматься на холм и довольно обыденно поприветствовал меня.
— Добрый день, Сирил, откуда это вы выскочили? Пожалуй, нам пора двигаться к дому… постойте-ка, что случилось? У вас такое лицо, будто вы встретили привидение!
Я знаю, что в тот момент был бледен как полотно, и у меня буквально тряслись колени, но, сделав над собой усилие, я ответил как можно спокойнее:
— Эрик… Там, немного подальше в лесу… Кажется, он мертв.
Джон в изумлении уставился на меня.
— Что?! Где? — Но,
прежде чем я мог ответить, он уже бросился вниз по тропинке.Я последовал за ним.
Он склонился над Эриком, осторожно потрогал его и попробовал нащупать пульс.
— Боюсь, вы правы, — сказал он, выпрямляясь. — Боже мой, какое несчастье! Но мы не должны его трогать. Однако… вы только посмотрите на ружье. Ведь это — та же самая сцена, повторенная еще раз!
— Вижу, — согласился я. Должен признаться, говорил я с большим трудом, потому что во рту совсем пересохло.
— Боже мой! — снова растерянно пробормотал Джон. — Вот бедняга. Смотрите-ка, Пинкертон, тут ветка ежевики зацепилась за курок. Просто невероятно, после того, как мы закрутили всю идею нашего спектакля как раз вокруг такой возможности. Как Эрик мог так невероятно сглупить!
Я ничего не ответил. Некоторое время мы молча смотрели на тело.
— Что ж, надо идти звонить в полицию, — наконец мрачно произнес Джон. — И вызвать врача. Но все-таки… черт возьми, Сирил, я никак не могу в это поверить!
Я тоже с трудом верил в случившееся, просто не видел необходимости об этом говорить.
— Надо запомнить время, — пробормотал Джон, посмотрев на часы. — Ровно три сорок пять.
И мы стали молча взбираться по холму.
Глава 6
Новости, которые принесли мы с Джоном, естественно, привели в ужас всех присутствующих. Впрочем, всех мы не застали — когда мы добрались до дома, многие уже разошлись, там оставались Этель, миссис Фицвильям, профессор Джонсон и Брэдли. Как оказалось, Этель сидела одна в гостиной все время после того, как, в соответствии со сценарием, оповестила всех о несчастье. Профессор и Брэдли пришли вскоре после того, как мы с миссис Фицвильям потеряли их из виду, а сама миссис Фицвильям вняла моему совету и поднималась на холм не спеша, поэтому пришла всего за несколько минут до меня и Джона.
Время, которое мы провели в ожидании врача и полиции, было самым напряженным в моей жизни. Ни Джон, ни я и словом не упомянули, что за всем этим может стоять нечто большее, чем простой несчастный случай, но, без сомнения, слово "убийство" было у всех на уме — по крайней мере, у меня точно. Я чувствовал, что все сидящие в гостиной уже начали поглядывать друг на друга с молчаливым подозрением. Был ли один из нас убийцей, и если да, то кто? Этот страшный вопрос читался в глазах у каждого из нас.
По мере того как возвращались остальные — мисс Верити, де Равели и Аморель, — каждому из них тоже сообщали новость. Эльза, бедное дитя, едва не лишилась чувств. Этель проводила ее до комнаты, и больше в тот день мы ее не видели. Остальные присоединились к нам в гостиной: Аморель, очень бледная и явно потрясенная, но не проронившая ни слезинки, — минут через десять после нашего прихода; потом чета де Равелей — миссис де Равель, двигавшаяся плавно и величественно, со сжатыми губами и нахмуренными бровями, словно королева в трагедии, как всегда, излишне драматизировала перед зрителями свои вполне искренние эмоции. В самом деле, я даже сказал бы, что она фактически (хотя, может быть, и невольно) разыгрывала роль убийцы! Я заметил, что она не села рядом с мужем, хотя он и позвал ее кивком головы, а ушла в другой конец комнаты. Ему пришлось взять стул, который он занял для себя, и присоединиться к ней.
Что касается Аморель, она сразу направилась к кушетке, на которой я сидел, и устроилась рядом, слегка улыбнувшись мне; я молча сжал ее руку, и она как будто в отчаянии ухватилась за мою и не отпускала ее все время, пока мы находились в комнате. Надеюсь, ей это помогло, во всяком случае, мне это принесло некоторое странное успокоение в течение тех крайне неприятных минут. Даже в такой тяжелый момент я не мог не отметить, насколько удивительной личностью была Аморель: то она казалась умудренной не по годам, то по-детски непосредственной. Были ли другие молодые женщины похожи на нее? Хотелось бы знать. Нет, Эльза Верити, по крайней мере, была совершенно другой, она никогда не бросалась из одной крайности в другую. И тем не менее разве непредсказуемость не была основой женской привлекательности? Любопытная идея. Какие странные повороты совершает иногда человеческая мысль.