Вторжение

Пространство стремительно сжалось, и Станислав Гагарин очутился вдруг в каюте баржи номер двадцать три, на которой работал некогда шкипером в Калининградском рыбном порту, когда его со вселенским позором выгнали из преподавателей юридического института. Именно в этой каюте написал он в блокноте рассказ «Шкипер», определивший для него путь в литературу.

Рассказ потом напечатал Олег Попцов в «Сельской молодежи», но дело не в этом…

— Почему именно сюда? — спросил Станислав.

— Отсюда начался основной отсчет вашей судьбы, — пояснил голос Сталина. — Такие, понимаешь, пироги… О чем вы хотели спросить нас, молодой человек?

— Разве вы не один сейчас, товарищ Сталин? — схитрил, прикинулся несоображающим писатель.

— Вас слышат Зодчие Мира, — просто, без пафоса сообщил Иосиф Виссарионович.

«Какая честь!» — стараясь удержать иронический скепсис в приличных рамках, мысленно воскликнул Станислав Гагарин.

Вслух же сказал:

— Нельзя ли сменить интерьер? Да, с этой каютой связаны определенные воспоминания, именно в ней писал я рассказ «Шкипер», в котором мой герой восклицает: «И где их только делают, эти кирпичи для меня?!» Вот и мне хотелось бы спросить вас об этом… Почему судьба ровным счетом ничего не преподносит писателю Станиславу Гагарину без борьбы? Кто постоянно сует мне палки в колеса? Почему у Станислава Гагарина столько врагов, хотя и ничего, кроме добра, от него не видели люди? Как случается, что я и мои действия, всегда направленные к общему благу, неугодны тем, от кого так или иначе зависит мой успех, в котором опять-таки столь мало личного… Вы олицетворяете Добро, не так ли? Я пытаюсь творить Добро, но именно в этом занятии мне постоянно мешают. Кто в этом повинен?

— Они вас слышат, Зодчие Мира, — услышал писатель голос Отца народов. — Если позволите, буду говорить от их имени…

— А нельзя ли вам показаться, товарищ Сталин? — попросил писатель. — Не привык говорить с бесплотным духом… Да и обстановку сменить невредно. Обрыдла мне эта каюта, еще в те годы обрыдла.

Станислав еще не договорил фразу, как почувствовал в руках металлический холод, цепко охватил поручень детской коляски. Стены каюты раздвинулись, ярко осветило улицу солнце.

«Это же улица Офицерская в Кенигсберге, — сообразил Станислав Гагарин. — Здесь, в двадцатом доме, жил я с детьми и Верой! Гриша Красногор приютил, благодетель…»

— Приятное воспоминание? — спросил вождь.

Он шел рядом с писателем, ласково улыбаясь маленькой девочке, лежавшей в коляске.

— Хорошая у вас дочь, — вздохнув, проговорил Сталин.

— Если б вы знали, какого внука она мне принесет лет через двадцать, — хвастливо сказал писатель.

— Знаю, — ответил Сталин, — видел его недавно… Отличный парень!

— А мой вопрос?

— Нигил сине кауза, — сказал Сталин. — Ничего не бывает без причин… Так переводятся эти слова со столь любимой вами латыни. Верно, вы несете людям только Добро. Но как вам лучше об этом сказать… Оно у вас напористое, понимаешь, в какой-то мере даже агрессивное. А сей оттенок настораживает людей. Они полагают, что вам это делание Добра для чего-то необходимо, будто некий личный интерес в этих стараниях имеется. Усекаете? Противятся люди вашему добру. Не всегда, увы, понимают его. Поэтому перестаньте быть добрым. Все и успокоятся, когда увидят: Станислав Гагарин отнюдь не лучше остальных.

— Чушь какая! — возмутился писатель. — Другим я, никогда не буду.

— И еще один имеется порок… Скорее недостаток в методе. Порок — слишком сильно, понимаешь, сказано. Меряете других людей на собственный аршин, молодой человек. Это главное, понимаешь, заблуждение. Мне это тоже было присуще. Если я могу, то почему этого же не могут остальные человеки, окружающие меня?! Коварное заблуждение…

— Что же делать?

— Поверить в неравенство людей. Это ведь так диалектично, а вы справедливо ратуете именно за диалектический подход к явлениям жизни. Знаю по себе: обидно, когда ты отдаешь людям себя без остатка, а люди считают тебя тираном. Наш вам совет: оставайтесь самим собой.

— Werde Werdu bist, — задумчиво процитировал Гете писатель. — Именно так я и стремился прожить жизнь. Чтобы черти не переплавили на оловянные ложки…

— Тогда все правильно, тогда все в порядке, — оживился Сталин. — Но Елену Станиславну пора уже кормить. Если не возражаете, я верну ее матери.

— Спасибо за то, что дали мне возможность увидеть дочь маленькой, — искренне поблагодарил писатель. — Когда я буду складывать эти строки утром 10 декабря 1990 года в Голицынском доме творчества, мне вспомнится, как снилась мне моя Елена минувшей ночью. Спасибо!

— Теперь у нас к вам вопрос, — заговорил Сталин.

Он по-прежнему шел рядом с коляской, на полшага впереди счастливого отца, коляска не исчезала, еще несколько минут позволили Зодчие Мира побыть Станиславу Гагарину с любимой маленькой дочкой.

— Как далеко вы пойдете в борьбе с ломехузами, агентами вечных наших и ваших врагов, несущих на Землю вселенское Зло? — спросил вождь.

— Пойду до конца, — твердо ответил писатель.

…Он стоял на борту ракетного катера, подходившего к мысу Тарханкут, который впервые видел так близко, ибо на пути из Одессы в Крым и обратно проходил его гораздо мористее.

Рядом смотрел в бинокль Владимир Бут, и Станислав Гагарин искоса поглядывал на него с великим сомнением. Сталин ли это в обличье сотрудника РТО, а может быть, натурального Бута извлекли из складки Времени, доставили на корабль, чтоб все для окружающих было шито-крыто.

«А я ведь им еще один вопросец хотел задать», — с досадой подумал писатель.

«Какой же? — мысленно спросил его Бут. Тьфу ты, не Бут, а товарищ Сталин в его обличье. — Извольте вопросец… Для вас секретов не держим».

«Про тарелки… Не слишком ли много их развелось? Так и шныряют, шныряют… Нам работать надо, а вы головы людям морочите. Сергей Павлов, известный фантаст, недавно мне такое сказанул, они, говорит, относятся к Земле, как к террариуму, гадючнику, клетке с ядовитыми, понимаешь, змеями. Модель отношения пришельцев к землянам по Сергею Павлову именно такова. Тогда чем вы лучше ломехузов?»

«Так это они и есть! — воскликнул вождь. — Все эти НЛО и уфо-мерзости суть их нечистых рук, понимаешь, и развращенных умов дело…»

«Да? — разочарованно протянул Станислав Гагарин. — А я думал — ваша работа. Значит и с этим придется воевать. И вечный бой…»

«Надо, Папа Стив, надо, — ободряюще передал писателю вождь. — Мне тоже всю жизнь приходилось бороться».

К ним подошел командир дивизии, сопровождавший их в походе, капитан третьего ранга Герман, симпатичный парень, Олегом его звали, в Севастополе училище Нахимова закончил.

— Делаем поворот, Станислав Семенович, — сообщил Герман. — Командир корабля просит подняться на мостик.

ХL. СМЕРТЬ ИЗ ФУНИКУЛЕРА

Выстрела писатель не услышал.

… С полчаса он ходил по ялтинской улице, ведущей к фуникулеру, тщетно пытаясь понять — почему вдруг захотелось подняться в гору. Ведь такие подъемники Станиславу Гагарину не в диковину вовсе. В Рио-де-Жанейро поднимался на гору Пан-де-Ашукар в два приема, там целый вагон пер тросовой дорогой на вершину. А здесь, в Ялте, жалкие люльки на двоих, в одной из них он третьего дня уже поднялся и опустился вместе с женою… Чего же боле?