Вторжение

— Решающими надо считать фланги, — заметил Рокоссовский и хотел было для вящей убедительности передать командующему карту с нанесенными на ней номерами вражеских дивизий, но тот не взял ее.

— Город… Город… — проговорил генерал армии Жуков и начал ходить из угла в угол. Он произнес только одно это слово, ему, видимо, страшно трудно было произнести вслух: "Москва". Не укладывалось в сознании, что война подступила к Москве, и решается ее судьба. Но, называя столицу просто городом, командующий фронтом вкладывал в это слово большой смысл, подчеркивал значение величайшей ответственности, которая легла на плечи армии, военачальников и всего народа.

— Да, город… — опять проговорил командующий фронтом. — Нам не дано права жить, если не защитим его…

В грубоватом голосе и в глазах, которые, не мигая, властно задержались на Рокоссовском, много было ледяной и жестокой решительности. Этого человека, в ком жила огромная внутренняя сила, сейчас как будто не занимали ни обстановка, ни трудное положение фронта, а волновало и беспокоило нечто другое, что виделось ему сквозь реальные события вдали.

— Константин Константинович, ты не рыбак? — неожиданно спросил командующий фронтом.

— Немножко рыбак, — усмехнулся Рокоссовский.

— А видел, как щука сама себя губит?

— Нет, не приходилось.

— Удивительное зрелище, — сказал командующий. — Как известно, щука весьма жадна и прожорлива. Она часто нападает на жертву, которая не уступает ей в силе, и тогда происходит отчаянная борьба: захватив в широкую пасть рыбу, она не в силах ее проглотить. И так гибнет сама, подавившись добычей. Нечто подобное происходит и с немецкими фашистами. Они захватили слишком большую территорию, и она застряла у них в горло. Наверняка подавятся.

— Это верно, — согласился Рокоссовский.

— А теперь скажи–ка, уважаемый командарм, как и почему твоя армия попала в окружение? — так же неожиданно спросил командующий.

Вопрос покоробил Рокоссовского. Он передернул плечами и, помимо своей воли, скомкал в руке кусок карты. "Что это, издевка?" И он вспомнил, как в октябре, после отхода по лесам, его, Рокоссовского, вместе с членом Военного совета Лобачевым, вызвал прежний командующий фронтом, желая сорвать на ком–то злость, встретил гневными словами: "Сами вышли, а армию оставили!" Это был несправедливый упрек, который трудно забывается. Ведь к тому времени, когда 16–я армия была окружена в районе Дорогобужа, он, Рокоссовский, уже не командовал ею… И теперь Рокоссовскому подумалось, что и Жуков, по натуре требовательный и резкий, тоже попрекает его старой, больно пережитой неудачей.

— Думаю, товарищ генерал, не время посыпать соль на старые раны, едва сдерживая раздражение, ответил Рокоссовский.

Жуков с усталой улыбкой на лице подошел к нему.

— Не об этом речь. И не обиду тебе чиню, а хочу знать прием… повадку врага. Немцы, как тебе известно, войну начинали клиньями. Минск, Смоленск брали клиньями. Везде, где несли мы поражение, врагу помогали клинья. — Командующий подошел к окну, глянул и так же быстро повернулся: Они, надо полагать, не откажутся от клиньев и здесь, в Московском сражении.

— Прием, который многократно повторяется, становится шаблоном, заметил Рокоссовский. — И то, что немцы стянули массу войск на правое крыло Западного фронта, в полосе моей армии, это их северная клешня.

Жуков опять погрузился в раздумье, будто то, о чем только что говорилось, было началом чего–то нерешенного, но целиком поглотившего его ум, все существо. Быстрая смена настроений лишь подчеркивала в нем борьбу мысли, столкновение противоречивых мнений, которые требовали проверки, уточнений, прежде чем сложатся они в твердый замысел.

Потом он спросил, каким образом можно в полосе армии помешать перегруппировке вражеских сил, не дожидаясь, пока они перейдут в общее наступление.

— Надо сбить их с выгодных позиций, — заметил командующий фронтом.

— У меня та же мысль, — ответил Рокоссовский. — Лучше всего нанести контрудар в районе Скирманова.

— Почему именно здесь?

— Дело в том, что с этого рубежа противник может выгодно сделать новый бросок.

Расположенное на высотах, в каких–нибудь восьми километрах от Волоколамского шоссе, Скирманово господствовало над округой. Неприятельская артиллерия отсюда била не только по нашему переднему краю, по и по тылам. Если бы противник, опираясь на Скирманово, вышел на Волоколамское шоссе, он перерезал бы пути сообщения шестнадцатой армии с тылом.

— Хорошо, — одобрил командующий. — Наносите контрудар как можно скорее.

— Войск у меня не густо. Подбросьте.

— Операцию проведете наличными силами. Резервов не дам. Если тебе станет туго и немцы потеснят, кто же будет сдерживать? Кто? — Командующий продолжал более спокойно. — Учти и другое: отбить наступление — это полдела. Мы сейчас находимся на переломе битвы. Вот эти подмосковные рубежи должны стать кладбищем для немецкой армии. Отсюда пружина войны начнет сокращаться… Речь идет о полном разгроме врага, а для этого надо копить резервы. Придет час, и мы эти резервы двинем. Они решат судьбу.

Взглянув на часы, Жуков заторопился: вечером он должен быть на заседании Ставки.

В машине генерал армии опять думал о предстоящем немецком наступлении. Еще в октябре, когда создалась непосредственная угроза Москве, Государственный Комитет Обороны поручил ему возглавить оборону столицы на дальних подступах. Речь шла о жизни и смерти, и фронту было приказано — любой ценой отстоять Москву. О сдаче столицы не могло быть и разговора. Поэтому все готовилось к отпору врагу, чтобы на подмосковных рубежах сорвать его второе генеральное наступление и нанести сокрушающий удар. И хотя о предстоящем наступлении немцев знали в штабе Западного фронта, все равно командующего беспокоило, где развернется сражение, какой участок окажется особенно опасным.

Сегодня кое–что для командующего прояснилось. "Значит, массу подвижных войск согнали в район Клина. И все стянуто на северные позиции. Одна клешня обозначилась, — рассуждал сам с собой командующий. — А вторая? Под Тулой тоже большое скопление подвижных средств, там танковая армия Гудериана. Н-да… Вторая клешня — южная… А может, все это для отвода глаз? Не полыхнет ли он кратчайшим путем — по Минскому шоссе?"

Вездеход медленно пробирался по узкой лесной дороге. Машина то увязала в снегу, сердито ревела мотором, то скользкая наледь тянула ее в сторону и едва не разворачивала. Может, за лесом и проляжет дорога ровная, по это еще далеко…

Закрыв глаза, командующий силился предугадать ход событий, проникнуть в замысел противника, в его психологию. Разрозненные события и донесения разведки, к сожалению неполные, отрывочные, еще не давали оснований с точностью предвидеть развитие генерального сражения. Что–то мешало твердо сказать: "Да, вот так будет, а не иначе".

Вырвавшись из леса, дорога побежала через заснеженную равнину. Стало просторнее вокруг. И широта русских полей настроила командующего на иной лад, направила его мысли по иному пути.