Вторжение

— Ты что–то грустный? — спросила Наталья, заглядывая ему в глаза.

— Осень идет. Прощальная пора, — вздохнул он.

— Почему прощальная?

— Да так…

Они шли дальше в глубь сада и молчали, лишь переглядывались, тая в глазах сдержанное напряжение.

А кругом стояла глушь, только где–то в селе дзенькала балалайка да ворчливо квакали на реке лягушки.

Завьялов увидел в орешнике стожок сена. Они подошли к этому растрепанному, пахнущему теплом стожку и остановились, повинуясь молчаливому желанию. Чувствуя, что никто их здесь не увидит, не потревожит, Петр схватил Наталью в охапку, и она приникла к нему, покорная, только промолвила уже обмякшим голосом:

— Ой, какой же ты… Нетерпеливый…

Над садом изогнулся зеленоватый, с лукавинкой серп месяца, заглядывал под каждый куст, не пугая, однако, никого своим неярким светом.

Возвращались они в полночь, когда редкий в эту пору туман уже стлался над логом, вдоль выгона. Усталая, Наталья шла медленно, опираясь на его плечо. Мучил ли ее стыд после того, что она позволила себе? Немножко… Но по–прежнему она держала себя свободно и была в настроении; порой склонялась к Петру и шаловливо дула ему в лицо. Это выходило у нее так забавно, что Петр, подставляя щеку, просил:

— А ну–ка еще… Мне так нравится!

Они вышли из сада.

— Пойдем и дальше вместе, — предложила Наталья.

— Я бы хотел, — шепотом ответил он. — Но пока нельзя… Увидят.

— Боишься?

— Нет. Мне чего же бояться… Тебя могут увидеть.

Встряхнув головой, Наталья поглядела на него с жаром. Волосы рассыпались по ее лицу, и она, остановившись, стала неторопливо укладывать их. А Петр стоял возле нее и чувствовал себя счастливым и одновременно опустошенным. Он знал, что завтра уже не услышит ее голоса, не ощутит на своей щеке ее дыхания, не насладится ее близостью… И Петр, мучая себя этим чувством, испытывал такое состояние, будто что–то отняли у него и сам он оказался потерянным.

Они шли дальше. Петр долго молчал, все еще не решаясь сказать Наталье о том, что завтра он уезжает под Воронеж, в лагеря, а оттуда — на фронт. Наконец не выдержал, подавил в себе чувство досады и обиды. Остановил ее на минуту, взял за плечи и, повернув лицом к себе, опечаленно выговорил:

— Уезжаю, Наташа… И до меня очередь дошла…

Даже при лунном свете было видно, как брови у Натальи вздрогнули, губы мучительно сжались, и она притихла, вдруг стала какой–то жалкой. И в ту же минуту она вдруг обхватила Петра за шею и забилась в безудержном плаче.

Петр не успокаивал ее, знал: человеку бывает легче, когда боль выплакана, когда горе омыто слезами…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Верочка шла с поля, где приходилось ей подносить вязальщицам моченые свясла. Шла не по дороге, а напрямик, через приречный луг. Самые ранние воспоминания были связаны с этим лугом — когда–то он казался ей обширным и непонятным, как мир, но всегда было радостно шагать по траве, видеть тихую речушку, темный бор вдали.

Сегодня впервые Верочка прошла здесь, не заметив даже цветов. Не отводя глаз, она смотрела на ту сторону реки, на новый сруб, поставленный рядом с их старой, покосившейся от времени избой, и в душе у нее росло чувство жалости и неведомого ей и от того казавшегося ужасным позора.

Наташа — и что–то гадкое… Нет, это невозможно. На нее это непохоже. Просто вздор, досужие сплетни!

Уже пройдя луг, Верочка вдруг ясно представила Наташу с букетом в руках. Они шли куда–то с Алексеем, Наташа тихо смеялась и прятала лицо в цветах, Алексей осторожно поддерживал ее под руку.

Как он тогда смотрел на нее? Задумчиво–ласково и потом чуточку, совсем чуточку, как на ребенка, как на младшую сестренку, на нее Верочку. Или это сейчас подумалось?..

Верочка вернулась на луг, нарвала целую охапку ромашек, красноватых метелок щавеля, голубых незабудок… Дома бережно опустила стебли в глиняный горшок с водой, переставляла его с окна на табуретку, на стол что больше понравится Наташе? Глядела на цветы, а видела нарядные платья танцующих на свадебной вечеринке, устроенной сразу по приезде Алексея и Наташи из Воронежа. Алексей приглашал и ее, Верочку, и они бешено кружились в вальсе. Как было весело! Как любила тогда Верочка их обоих, как все казалось хорошо!

И вот резко, до щемящей боли ожившая сцена: разъяренный отец с кнутом в руке… А накануне Наташа пришла откуда–то под утро, растрепанная, усталая. Синие излучины вокруг глаз не прошли у нее и после того, как она поспала: отец сразу заметил, но не вспылил, как раньше, только вздохнул, покачал головой и отвернулся, шепча: "Лучше бы ты совсем скрылась с глаз долой!"

Верочка и сама переживала, видя страдание на ее лице, в глазах, полных растерянности. "Где она могла быть, с кем?" — уже тогда ее разбирало любопытство. С той поры, как Алексей ушел в армию, она, Верочка, сама того не понимая, негласно и ревниво берегла честь старшей сестры и никогда никому бы не позволила бросить на нее тень. Она и сейчас хотела уверить себя, что ничего страшного не случилось. Можно бы совсем не волноваться, если бы Верочка знала, что сестра задержалась до утра на гулянке, но вторая часть вопроса — "с кем?" — повергала ее в смятение. Верочка решилась выпытать у нее все, что касалось ее отношений с Алексеем, разузнать и про вечеринку, и про синяки, появившиеся под глазами.

Долго стояла Верочка у окна. Все более смутны, призрачны тени, все гуще сумерки.

Ни сестры, ни отца.

Верочка вспомнила про давно отложенный для штопки свой старенький халатик — в нем она обычно возилась у печки. Аккуратно расправила на краю стола порванный рукав, нашла кусочек ситца для заплатки.

Дверь в комнату распахнулась неожиданно. Верочка вздрогнула. Но тотчас же постаралась казаться совершенно покойной и ровным голосом выговорила: "Добрый вечер!"

Но Наташа почему–то быстро подошла к ней, приподняла тихонько за подбородок лицо, потом ласково, молча принялась гладить Верочкины пушистые, цвета бронзовой стружки волосы. Верочка замирала от нежной ласки сестры — Наталья заменяла ей мать, и девочка еще не знала ничего милее этих ласк. А как давно не сидели они так!

Одна половинка рамы была открыта, и в комнату лился посвежевший к вечеру воздух. От Верочкиных цветов пахло так же, как когда–то от Алексеева букета. "Ну погляди, погляди… Это же его цветы, для тебя принесены!" — заглядывая на сестру, просили глаза Верочки. Но чувствуя, как Наталья о чем–то рассеянно и встревоженно думает и не понимает ее, она не выдерживает и плачет.

— Не надо, глупенькая, — нежно и рассеянно просит Наталья, задумчиво всматриваясь в темное окно. Сегодня она чувствовала Петра только издали в мыслях, а ей так хотелось снова крепко прижаться к его мускулистой, слегка подрагивающей груди, почувствовать сильное объятие.

Рука Натальи машинально перебирает Верочкины волосы: "В ее годы я уже любила. Верочка ровнее и в мыслях и в любви. Как объяснить ей?"

— Наташа, это неправда, да? И отец и я обманулись, да? — прошептала, вздрагивая, Верочка.

— Это надо понять… Понять сердцем, — медленно произнесла Наталья. Ей подумалось, что совсем недавно она сама не знала себя. Была уверена, что Алексея любит бесконечно, на всю жизнь. На всю жизнь… А потом эта любовь начала затухать. Как костер, в который долго не подкладывали дров. Уехал Алексей служить, прошло время, и вдруг Наталья обнаружила, что в сердце его и не было. Такой бывает обычная, не налагающая обязательства дружба, когда тянет друг к другу, а разошлись — и концы в воду…