Вулканы небес
Шрифт:
Что пришло — или подходит — время новых революций изнутри…
Или что, раз уж они не в состоянии поддерживать нынешние претензии на прогресс, астрономам следует вернуться из своих неподвижных экскурсов. Прошлое поколение их рассказывало о немыслимых расстояниях до звезд. Затем они заявили, что увеличили иные из этих расстояний в тысячи раз: однако, если немыслимое увеличивается тысячекратно, оно все равно остается немыслимым, как встарь. Если на немыслимом мышление прекращается, но если мысль должна куда-то двигаться, астрономам, которые не могут продолжить движение вширь, придется подумать о сокращении. Если время пришло, на обсерваториях ожидается
2 сентября 1930 года началась конференция Американского астрономического общества в Чикаго. Доклад, сделанный доктором П. ван де Кампом, был сигналом к началу паники. Он сказал: «Некоторые звезды могут оказаться на световые годы ближе, чем полагают их астрономы».
Это — с некоторой натяжкой — то самое, что говорю я.
Говорит астроном Леверье — в те времена, когда астрономическая система еще растет и приносит пользу в борьбе со старой и загнившей догмой и нуждается в опоре и престиже, — он говорит: «Взгляните на небо, и в точке, вычисленной мною, вы найдете планету, возмущающую движение Нептуна».
Смотрите-ка! — как говорят иные астрономы в своих книгах. В той точке неба, которую можно назвать — тому, кто не станет проверять заявление на прочность, — почти совпадающей с точкой, вычисленной Леверье, обнаруживается планета Нептун, которой — на уровне понимания публики — можно приписать возмущения орбиты Урана.
И полезная известность астрономов идет в рост. Поддерживаемые этим триумфом, они функционируют. Но если они — лишь плод похожего на сон развития нашего мира, тогда и они тоже должны уйти в свой черед, и их может проводить град камней или град насмешек. Обдумывая все их деяния, я полагаю, что веселье более подобает их кончине.
Далее:
«Взгляните на небо, — говорит нам астроном Лоуэлл, — и в точке, рассчитанной мною, вы найдете планету, которая объясняет отклонения Нептуна».
Но уже настал 1930 год.
Тем не менее нам опять рассказывают, что планета найдена почти точно в расчетной точке. Астрономы ликуют.
Но время идет.
Проклятая штуковина берет и доказывает, что не более способна вызвать отклонения Нептуна, чем я, во всяком случае в настоящее время, способен вызвать отклонения в расписании заседаний Национальной Академии наук, просто проходя мимо нее.
Их следует убить, или мы забросаем их убийственными насмешками. В пользу убийства всегда находятся доводы, но в случае с астрономами убить их — значит потерять славный повод посмеяться. Ортодоксальные астрономы говорили, что Леверье не пользовался математическим методом, который позволил бы вычислить расположение Нептуна. См. «Эволюцию миров» Лоуэлла. Кстати о поводах посмеяться: я напоминаю, что одним из тех недоверчивых астрономов был Лоуэлл.
Как-то раз в плохом настроении я пришел в нью-йоркскую публичную библиотеку с намерением почитать что-нибудь легкое и светлое. Мне подвернулись «Рассуждения о планете за Нептуном» Лоуэлла. Я повеселился куда больше, чем рассчитывал.
Так где это находилась точка, вычисленная Лоуэллом, и совсем рядом с которой нашли его планету? Шум и ликование — особые статьи — во всех газетах мира — «почти точно»!
Лоуэлл: «Точное определение ее места не представляется возможным. Можно предсказать только общее направление».
Повод посмеяться — что доставит не меньше радости, чем убийство, — торжественное заявление астрономов, пришедшееся на День дураков — 1 апреля 1930 года, — что они обнаружили планету Лоуэлла почти точно в том месте, определить
которое не представляется возможным.Их болтовня о великой точности Лоуэлла в указании общего направления…
И вот главное: штука, демонстрирующая, что при всей неопределенности, все равно…
265 лет вместо 3000 лет.
И вместо того, чтобы удаляться, она приближается.
Если они не способны определить, удаляется что-то или приближается, все их торжественные заявления о близости или удаленности тоже заслуживают лишь смеха.
Если Адаме и Леверье математическими способами не определили положения планеты Уран или если то была, как выразился кто-то, кого цитирует Лоуэлл, «счастливая случайность», чем объяснить такое счастье и такое своевременное и сенсационное раздувание славы, если мы подозреваем, что это была не совсем случайность?
Я хочу сказать, что вижу здесь типичный пример к своим представлениям об органическом контроле, который, скрываясь под человеческим тщеславием, заставляет нас считать, что мы все делаем сами, поддерживает человеческие установления, когда они своевременны и функциональны, а затем подвергает своих фаворитов разгрому и фиаско, когда они исчерпывают свою полезность.
Если бы Леверье действительно имел силу указать на невидимую планету это было бы окончательной победой знания, поддерживающей несокрушимый никакими средствами престиж. Предположим, церковь возводилась бы на фундаменте, сложенном не из лжи и фальшивок и сдерживаемого смеха. Пусть церковник стоит на чем-то, кроме напыщенных речей и лицедейства, и мой смех не будет угрожать его деспотии.
Скажем, что независимо от теории органического контроля, мы принимаем теорию развития и роста, или Эволюции…
Тогда мы согласимся, что самые торжественные феномены нашего существования — лишь зыбкая плоть; вековые утесы — лишь слежавшаяся грязь; и сердце всякой святыни — ложь…
Потому что иначе не было бы Роста, или Развития, или Эволюции.
21
Колесо обстоятельств, взбивающее облако пыли подробностей — быстрое и грязное движение, запыленное мелочами…
Пересуды мужчин и женщин, и вопли малышни — когда же будет готов ужин? — и молодые парочки в ночном исподнем — и куда, черт побери, девалась смазка для колес? — и нет ли у кого спичек?
Это караван фургонов нащупывает путь через прерии.
Глоток воды — табак на одну жвачку, — и где бы одолжить чашку муки — и все же, хотя на первом плане эти заботы, за ними стоит что-то…
Надежда на золото Калифорнии.
Караван фургонов нащупывает путь через прерии. Он прокладывает колею, которую углубят следующие фургоны — и скоро накатают так, что их след виден и до сего дня.
Но за видениями золота, за мечтами о тяжести самородков — что-то еще…
Золото приходит и уходит. Доминирующее побуждение преобразовывается в другое. Теперь осторожно нащупывает путь социальное движение. Его материал — люди, которые в ином случае могли оставаться неподвижными, но двинулись на Запад.
Первые, слабые структуры живого зародыша состоят из хрящевой ткани. Затем они замещаются костями. Колея через прерии превращается в стальные рельсы.
Или что в незапамятные времена золото с особой целью, ради стимуляции будущего развития, рассыпали по Калифорнии — и что его залежи строго отмерялись, так чтобы их оказалось достаточно для стимуляции развития, но не настолько много, чтобы уничтожить уже наладившуюся финансовую систему…