Введение в чтение Гегеля

Конечно, как только учредится всеобщая однородная Империя, не будет больше ни войн, ни революций. Отныне человек сможет жить, не рискуя жизнью. Но тогда подлинно человеческой будет жизнь Мудреца, которому достаточно все понимать и не надо ничего отрицать или изменять (разве что само по себе понимание требует перевода реальных «сущностей» в речь). Жизнь эта, стало быть, ни свободна, ни исторична в собственном смысле, том смысле, который имеет в виду сам Гегель, когда говорит о Человеке, еще не дожившем до конца Истории. Свобода и историчность в собственном смысле этих слов не отделимы от смерти: только смертное сущее может быть свободным и историчным при том условии, что оно принимает идею и действительность своей смерти и способно рисковать жизнью без всякой «необходимости», но исключительно ради «идеи», или «идеала».

Наконец, также и человеческая индивидуальность обусловлена смертью. Мы придем к такому выводу, если вместе с Гегелем допустим, что нельзя быть индивидуальностью, не будучи свободным, и нельзя быть свободным, не будучи конечным, или смертным. Но вывод этот прямо проистекает из гегелевского определения Индивидуума.

Индивидуум для Гегеля — это синтез Единичного и Всеобщего. Единичное — это просто «налично-данное», «естественное», животное, пока к единичному не присоединилась, образовав человеческую индивидуальность, всеобщность речи и действия (речь берет начало в действии). Так вот, действование единичного /отдельного лица/ — ведь действует всегда именно единичное — будет поистине всеобщим только тогда, когда оно будет представлять и осуществлять «общую волю» некой «общественности» (Gemeinwesen), т. е. в конечном счете Государства. Только лишь совершая гражданские поступки (вопреки своим «частным», личным /particulier/ интересам), человек на самом деле и поистине оказывается всеобщим, оставаясь при этом единичным; только в Государстве и посредством Государства обнаруживается и осуществляется человеческая индивидуальность, ибо Именно Государство сообщает единичному всеобще признанные реальность и значимость. Но действование посредством Государства и для него достигает наивысшей точки тогда, когда единичное /«отдельное лицо» — particuliere/ рискует своей жизнью ради достижения чисто политических (= всеобщих) целей; гражданин, который отказывается рисковать жизнью ради Государства, утрачивает гражданство, т. е. всеобщее признание. Стало быть, в конечном счете человек может быть индивидуумом только потому, что он может умереть.

Гегель недвусмысленно утверждает это в «Лекциях» 1803–1804 учебного года (vol. XIX, р. 230, 32-я строка—231, 10-я строка):

«Это наличное бытие [диалектически] снятого бытия (Aufgehobenseins) единичной целостности [т. е. Гражданина, индивидуума] есть тотальность [взятая] как абсолютно всеобщая, как абсолютный Дух [= Народ, = Государство]. Это Дух в качестве абсолютно реального Сознания. Единичная целостность [т. е. индивидуум] созерцает себя [в Государстве, в качестве гражданина] в качестве идеальной, диалектически снятой [целостности]; и она более не является единичной; напротив, для самой себя она есть это снятие самой себя, она признана [как Гражданин], всеобща [в качестве Гражданина], только будучи [целостностью] снятой [диалектически]. Тотальность [=Всеобщее] как некое Единичное [т. е. Индивидуальность] положена в (an) себе самой в качестве тотальности только возможной, для-себя-не-существующей, положена только как всегда открытая смерти в своем пребывании (Bestehen) отрекшейся от себя самой тотальности, которая существует, правда, в виде отдельной целостности — в качестве семьи, как отношение собственности [частной], удовольствия [личного], но так, что это отношение [исключительно частное, каковым являются семья, собственность и удовольствие] есть для нее самой [отношение] идеальное, и доказывается [erweist] тем, что приносится в жертву.»

В том, что Индивидуальность заключает в себе и подразумевает конечность, или смерть, можно убедиться иным путем.

Всеобщее — это отрицание Единичного как такового. Для того чтобы преобразовать конкретную сущность (= единичное) в понятие (=всеобщее), в «общее понятие», ее нужно изъять из hie et nunc ее наличного бытия (эта собака есть здесь и теперь, но понятие «эта собака» есть «повсюду» и «всегда»). Точно так же, если нужно осуществить индивидуальность, преобразуя единичность существования в человеческую всеобщность, нужно реально изъять человека из его hie et nunc. Но для человека– животного это изъятие равносильно смерти, ибо когда перестают быть здесь и теперь, вообще перестают быть (в качестве мертвой, эта собака также есть «везде» и «всегда»). Таким образом, реальное проникновение Всеобщего в Единичное означает завершение бытия этого последнего, т. е. его действительную смерть. И если человеческое существование может быть всеобщим, все же оставаясь единичным, т. е. Человек может существовать как индивидуум, то это единственно потому, что всеобщность смерти наличествует в нем при жизни: — идеально, поскольку он ее сознает, и реально в качестве осознанного риска собственной жизнью (коль скоро сознание предполагает этот риск).

Гегель не раз подчеркивает то обстоятельство, что именно смерть есть наивысшее проявление и, если угодно, «осуществление» Всеобщего в наличном бытии. Среди прочего он говорит об этом в «Лекциях» 1803–1804 учебного года, в «Лекциях» 1805–1806 учебного года и в «Феноменологии духа»:

«Смерть есть сторона раздвоения рода [на единичное и всеобщее] и полное освобождение моментов [каковые суть Единичное и Всеобщее]; [смерть — это] непосредственное единство налично-данного Бытия (Seins), но в его понятии [она есть] всеобщая Самость (Selbst), которая существует как всеобщее» [vol. XIX, р. 254, 4—8-я строки]. — «В смерти — абсолютная мощь, господин единичного, т. е. общая [= всеобщая] воля стала чистым наличным Бытием [каковое есть труп гражданина, погибшего за Государство]» [vol. XX, р. 225, примечание 3]. — «Эта всеобщность, которой достигает отдельное лицо как таковое, есть чистое бытие, смерть; …смерть есть завершение (Vollendung) и наивысший труд, который предпринимает индивид как таковой [т. е. как Единичное] в интересах этой общественности [= Государство, = Всеобщее]» [ «Феноменология духа», р. 321, 31—32-я строки и 322, 6—8-я строки/ с. 239, 18— 17-я строки снизу, 2-я строка снизу и последняя/].

Таким образом, «способность умереть» (Fahigkeit des Todes) составляет необходимое и достаточное условие не только свободы и историчности человека, но также и его всеобщности, без которой он не был бы по-настоящему индивидуальным.

«Истинное бытие человека есть его действие», — говорит Гегель. Действие же — это осуществление Негативности, которая в «феноменальной» плоскости обнаруживается как смерть. Разумеется, как смерть осознанная и волимая, т. е. свободно взятая на себя без давления со стороны какой-либо жизненной необходимости. Так берет на себя смерть человек, который сознательно рискует жизнью, движимый единственно желанием «признания» (Anerkennen), движимый только «тщеславием». Желание быть признанным — это желание желания, т. е. не чего-то налично-данного ^природного), но его наличного отсутствия /de la presence de V absence d'un tel etre/. Это желание выходит за пределы /transcende/ природного налично-данного и в той мере, в какой осуществляется, созидает запредельное-природе /trans-naturel/, или человеческое, бытие. Но желание осуществляется лишь постольку, поскольку оно сильнее природного налично-дан- ного бытия, т. е. в той мере, в какой оно его уничтожает. Сущее, которое уничтожает себя в связи с желанием признания, и правда исчезает; но это — исчезновение человеческого сущего, смерть в собственном смысле слова. И только такое уничтожение животного творит Человека. Человек, это правда, умирая, становится ничем. Но пока смерть продолжается как осознанное желание рисковать жизнью ради признания, Человек сохраняется в бытии как сущее человеческое, т. е. переступающее пределы /transcendant par rapport а/ налично-данного бытия, Природы.

Человек, стало быть, появляется (или сотворяет себя) в природном Мире (налично-данном) тогда, когда вступает в первую кровавую Борьбу исключительно из соображений престижа. Это значит, что некое бытие может утвердиться в качестве бытия человеческого только при том условии, что оно — конечное, или смертное (т. е. «живое»). И это также означает, что такое сущее может жить по-человечески только при том условии, что оно «делает действительной» свою смерть: осознает ее, «берет на себя», смотрит ей в лицо. Быть Человеком — это, для Гегеля, мочь и уметь умирать. Значит, «истинное бытие человека» — это в конечном счете его смерть как осознанное умирание [339] .

339

Вслед за Гегелем, Хайдеггер скажет, что человеческое существование (Dasein) — это «жизнь к смерти» (Leben zum Tode). Христианин мог бы так сказать задолго до Гегеля. Но для Христианина смерть — это переход в потустороннее: он не признает смерти как таковой. Верующий не сталкивается с Ничто лицом к лицу. Он соотносит свое существование с «иным миром», который по сути дела налично дан. Стало быть, он не знает «трансценденции» (= свободы) в гегелевском и хайдеггеровском смысле слова.

Идея кровавой Борьбы за признание, порождающей отношение Господства и Рабства, появляется в произведениях Гегеля к 1802 году («Система морали», vol. VII, р. 445–447). Но именно в «Иенских лекциях» 1803–1804 учебного года он особенно долго задерживается на этой теме. Она вновь возникает в «Лекциях» 1805–1806 учебного года. И в «Феноменологии духа» (1806 год) мысль об антропогенном значении Борьбы и Риска собственной жизнью обретает окончательную ясность и отчетливость.

Приведем сначала несколько мест из «Лекций» 1803–1804 учебного года:

Гегель начинает с утверждения, что простое чисто «естественное» обладание, которое мы наблюдаем у животных, становится собственно человеческой собственностью, т. е. обладанием, получившим признание и, значит, юридически узаконенным, только в ходе и посредством /dans et par/ смертельной борьбы за это признание. В этой борьбе чисто престижного характера рискуют жизнью не ради действительного владения какой-то вещью, из-за которой возник спор, но исключительно ради признания своего исключительного права на владение. И это право становится реальным,, и образуется «субъект права» (которым может быть только человек), только в ситуации риска и посредством этого риска /dans et par/, в конечном счете только за счет и посредством смерти /dans et par/.

Гегель выражает это так:

«Единичное есть Сознание [= Человек] только в той мере, в какой каждая отдельная составляющая его владения (Besitzes) и его бытия раскрывается как увязанная с его тотальной сущностью (Wesen), [как] поглощенная (aufgenom- men) ее безразличием в той степени, в какой каждый момент (Moment) полагается им как [то, что есть] он сам; ибо это и есть Сознание, идеальное бытие Мира. Следовательно, посягательство [даже] на одну из этих единичностей приводит к бесконечным последствиям, оказывается абсолютным оскорблением по отношению к целому, задевающим его честь; и столкновение по поводу каждой отдельной вещи становится борьбой за целое. Вещь [по поводу которой возникла распря], [т. е.] нечто определенное, берется здесь вовсе не как что-то важное само по себе, не как вещь; напротив, она полностью сведена к ничто, полностью идеализирована; значимо лишь то, что она соотнесена со мной, что я — сознание, что вещь перестала быть чем-то мне чуждым [став моей признанной собственностью]. Два человека [противника], которые признают друг друга и хотят убедиться в том, что они признали друг друга такой тотальностью отдельных моментов, противостоят друг другу именно как такие целостности. Приписываемое ими другу другу значение (Bedeutung) состоит в том, что: а) каждый из них осознается другим в качестве исключающего его из всего пространства своего частного владения [т. е. из всего того, чем он владеет], Ь) что в этой своей исключенное™ [или исключительности] он действительно есть [некая] тотальность. Ни тот, ни другой не могут доказать этого с помощью слов, заверений, угроз или обещаний. Кбо язык — это всего лишь идеальное существование Сознания, тогда как противостоят друг другу вполне реальные сущности, т. е. сущности абсолютно противоположные, сущности-абсолютно-для-себя-сущие, и их отношение есть отношение чисто практическое и тем самым [оно есть] действительное. Средний термин (Mitte) их взаимного признания (Anerkennens) сам должен быть действительным. Следовательно, они должны (mussen) ущемлять интересы друг друга; то обстоятельство, что каждый из них полагается как исключительная тотальность в единичности своего существования, должно стать действительным; оскорбление неизбежно» [vol. XIX, р. 226, 6-я строка—227, 20-я строка]. — «Это столкновение неизбежно и должно (muss und soil), оно должно иметь место, ибо то, что единичное как таковое есть разум (Vernunft), [некое] Безразличие, доступен сознанию лишь в той мере, в какой всякая единичность из тех, которые составляют его владение и его бытие, погружена в это Безразличие [? /так у А. Кожева. — А. Я./], а сам он соотносит себя с ней как [некое] целое. Доказано же это может быть лишь в той мере, в какой он делает все свое существование залогом (daraufsetzt) своего дальнейшего пребывания [собственником], [в той мере, в которой] абсолютно не допускает раздела. И доказывание это продолжается до самой смерти» [vol. XIX, р. 226, примечание 3, 1—7-я строки].

Но не только ради того, чтобы заставить кого-то признать свою собственность и себя самого собственником (= субъект права, или юридическое лицо), нужно ставить на карту жизнь в смертельной схватке за утверждение своего престижа. Человек должен это делать также ради признания своей реальности и своей человеческой значимости вообще. Но человек, по Гегелю, действителен по-человечески и действительно является человеком лишь в той мере, в какой он признан в качестве такового. Значит, ради того, чтобы быть человеком, обнаружить, или явить себя таковым, Человеку надо иметь возможность умереть и он должен уметь рисковать своей жизнью.