Вверх тормашками в наоборот-3

Он промолчал, делая вид, что спит. Дышал тихо и ровно, только тело мелко дрожало, но с этим он ничего не мог поделать.

Она провела почти невесомо рукой над его лицом. Чувствовал, как кончики её пальцев касаются кожи. Чуть не вскрикнул, когда девчонка прижала ладонь к обезображенной щеке. На несколько бесконечных мгновений, словно пыталась согреть или поколдовать. Как будто это могло вернуть ему былой облик.

Он вдруг с горечью подумал, что ничем не отличается от Айбина. Ему тоже хотелось содрать маску, только в отличие от кровочмака его уродливая личина не имела обратного хода – приросла навсегда.

Дара отмерла и убрала ладонь. Слышал, как она ворочается и вздыхает, сопит, словно обижается или хочет заплакать.

Геллан не шевелился. Малодушно прикидывался спящим – не находил сил говорить на тему, волновавшую Дару. Не знал, что сказать. Усталый мозг не хотел рождать даже уверенность.

Он вздрогнул во второй раз, когда Дара накрыла его сверху одеялами, а сама нырнула под бок, прильнула осторожно. То ли от одеял, то ли от тепла лежащей рядом девочки, он наконец-то согрелся и заснул.

Нотта

Утро пришло хмурое и сонное: Бергард, наплясавшись, напившись нектара, навеселившись, отдыхал, приходил в чувство. Она спала очень мало и в полглаза – привыкла за последнее время постоянно быть начеку. Хватало совсем немного сна, чтобы отдохнуть.

– Та! – услышала дорогой голос и почувствовала, как приближаются слёзы. Не плакала, нет, – умилялась каждый раз и радовалась, ощущая огромное сердце в груди – горячее и пышное, как сладкая булочка.

– Гай! – позвала тихо, сдерживая рвущийся наружу смех.

Малыш уже выпростался из вороха тряпья и гладил ручонками её лицо. Нотта целовала крохотные пальчики и вглядывалась в слабые радужные разводы на его коже. Ещё немного, и они станут почти незаметными. Днём он становился почти обычным ребёнком, и только очень внимательный глаз мог заметить перламутровый отблеск его кожи, углядеть почти невидимую радугу, когда солнце пряталось за тучи или когда малыш Гай попадал в тень.

И лишь единицы могли понять, что в ребёнке не так. Те, кто очень хорошо знал, что представляют из себя кровочмаки. Таких ещё поискать нужно, но Нотта ни за что не стала бы рисковать, поэтому прятала Гая ото всех.

Гай хватается за руки, гладит пальцами по венам – их хорошо сейчас видно на худых и белых руках, улыбается шаловливо, показывая ровный ряд жемчужно-белых зубок.

– Сейчас, мой хороший, сейчас, – торопливо шепчет она, раздумывая, где лучше всего сделать новый надрез.

– Я бы не стал этого делать, – у Айбина суровый голос, Нотта вздрагивает от неожиданности: не думала, что её застукают ранним утром. Закрытый фургон казался убежищем, пусть и не надёжным, но всё же укрытием, где можно спрятаться от посторонних глаз и побыть наедине хоть какое-то время.

Гай живо оборачивается на голос, смотрит без страха, с интересом. Нотта следит за его реакцией и удивляется: для малыша, растущего в одиночестве, он слишком спокоен и не сторонится чужака.

– Ты кто? – спрашивает ребёнок, и Нотта потрясённо открывает рот: до этого дня Гай обходился односложными восклицаниями. Как и все дети его возраста. То, что он умеет связно говорить, стало откровением.

– Айбингумилергерз, – лохматый уродец не сводит глаз с ребёнка. Гай поводит носом, как пёсоглав, прислушивается к чему-то и кивает в ответ.

– Такой же, как я.

– Верно, Игайоварбизатс.

Нотта вскрикнула, не справившись с собою: она никогда не называла Гая настоящим именем, и сейчас наблюдала, как изменилось личико маленького человечка. Черты стали резче, кожа – мраморнее, бледнее, глаза вспыхнули светом, что мягко струился сквозь полуопущенные ресницы. По-детски пухлые губы сложились в тонкую улыбку, словно ребёнок знал какую-то тайну, недоступную никому.

Она заворожено смотрела, как тянется пухлая ручонка к безобразному чудовищу, нежно гладит кровочмака по плечу, прижимается щёчкой к лохматой шерсти.

В сердце кольнуло. Губы дёрнулись, сведённые судорогой. Хотелось схватить малыша на руки, обнять и укрыть ото всех.

«Мой! Только мой!» – кричала кровоточащая душа. Яд ревности бежал по венам, туманил вздор и кружил голову, но она сдержалась. Сложила руки на груди и, выдохнув, постаралась дышать медленно, глубоко, как учили её в Обители. Такие упражнения она всегда проделывала перед выходом на сцену, чтобы успокоиться.

– Добрый, – довольно выдал Гай и снова потёрся щекой о грудь Айбина.

Добрый кровочмак? Нотта с сомнением посмотрела на опасного уродца. Он вызывал в ней смешанные чувства, но она не видела в нём ничего хорошего. Раздражение. Отторжение. Затаённый страх. Ей постоянно хотелось убежать, держаться подальше.

– Посмотри на меня, – приказал Айбин. Малыш поднял голову и, колыхнув ресницами, распахнул глаза. Большие, сиренево-фиолетовые – необычный цвет – ещё один повод скрывать ребёнка, чтобы не отвечать на неудобные вопросы.

Кровочмак внимательно вглядывался, словно медленно, по слогам, читал книгу. Качал головой, водил тонкими, красивыми пальцами по лбу, переносице, вискам Гая. Ребёнок смотрел на него доверчиво, не шевелясь.

Айбин оторвал взгляд и обратился к Нотте.

– Больше ты не будешь резать вены и поить его кровью, – Нотта хотела возразить, но он не дал ей и рта открыть. – Слушай меня, – властно завораживал кровочмак голосом. – Ты не будешь больше делиться кровью. Ни с ним, ни с кем другим. В этом нет нужды, Нотта. Ты ошиблась по неведению – в том нет твоей вины, но если хоть раз нарушишь запрет, – преступишь черту. Ты истощена. Ещё немного – и погибнешь или потеряешь дар. Надеюсь, ты поняла меня и услышала.

Нотта кивнула. Понимала: пребывает в некоем трансе, но без тумана и сковывания воли. Лишь строгий приказ. Так мог разговаривать с нею отец.

– А как же он? – спросила всё же, сглатывая набежавшие слёзы.

– Гаю не нужна кровь, и по незнанию ты чуть всё не испортила. Но, слава старбогу, всё ещё поправимо.

– Старбог? – Нотта отшатнулась, как от удара.

Айбин скривился в гадкой улыбке.

– Какие мы нежные. Как прятать ребёнка-кровочмака – так это в порядке вещей. Как поить его собственной кровью, нарушая все мыслимые и немыслимые законы, – так не моргнув глазом. А при имени истинного бога – пугаемся и изображаем ужас. Не поздно ли играть в добропорядочную ведьму Зеосса?