Вверх тормашками в наоборот-3

– Нет так нет, – произнесла я миролюбиво. – Лучше Геллана вряд ли кто справился бы с любой задачей, но сейчас он ранен. Поэтому либо Сандр, либо Ренн. А можно и того, и другого взять для надёжности.

Нотта обречённо кивнула и сползла вниз, села прямо на стылую землю, опираясь спиной о фургон. Нет, с ней явно что-то не то творилось, но забивать голову её поведением мне не хотелось. Если бы не Айбин, я бы, наверное, отпустила её к чертям собачьим. Не хватало только ещё возиться с истеричными певичками. Но Айбин знал что-то, чего я не понимала, поэтому лучше прислушаться к нему и сделать так, как он считает нужным.

Нотта

Она так и не поняла, почему убежала вместе с ними. По-настоящему даже испугаться не смогла сразу. Липкими щупальцами страха накрыло, когда мчались по тёмным закоулкам.

Какое-то непонятное оцепенение. Стакер и девчонка, отравленное стило, таинственный кровочмак с наглыми глазами, совершенно непокорными движениями и непочтительными разговорами.

Затравленные, влачащие существование кровочмаки так себя не ведут. Слишком свободное поведение, выходящее за рамки существующих порядков.

Она не осуждала, нет. Не могла осуждать, но не могла понять странной компании, с которой свела её Обирайна.

Нотта всегда была осторожной. Замкнутой молчуньей, которой хорошо наедине с собой и собственными мыслями. Она не любила толпы, скопище народа, душные помещения, крытые повозки.

Ей нравилась природа и солнце. И уединение, подальше от всех, подальше от суеты, громких звуков и смеха, ненужных жестов и прикосновений.

Подставлять лицо солнцу, слушать говор природы – шум ручья, пение птиц, движение воздуха – нет ничего слаще для неё. Но жизнь приготовила ей другую участь, подарив сильный дар, который не мог жить в тишине.

Она слышала музыку, сколько помнила себя. Звуки лились отовсюду, заполоняли душу, бились в голове, расцветали в сердце узорами. Нотта ловила их всем телом, они врастали в кожу, въедались цветными лентами, дрожали на ресницах всполохами и рождали образы, слова, мелодии, что, рвались наружу, на волю, просились раствориться в пространстве.

Она чувствовала дрожь в горле, вкус нот на языке, и когда молчать становилась невмоготу, вдыхала в лёгкие воздух и пела. В звуках жила её сила, развивался её дар, и ещё девчонкой она понимала, что умеет завораживать, заставляет останавливаться, прислушиваться к себе.

Нотта прошла сложный путь. Её дар не терпел одиночества, к которому стремилась её душа, и поэтому ей приходилось делать шаги, преодолевая робость, зажатость, удушливую стеснительность.

Когда она пела, всё становилось проще: стоило только звукам вырваться, как уходили куда-то далеко-далеко шум толпы, выкрики восторга. Тело становилось послушным и умело двигаться, живя собственной жизнью в такт великой музыки.

Менестрелями становились мальчики. Великими певцами и сказителями – юноши и мужчины. Даже в эпоху всесильных ведьм музыка оставалась в плену мужской силы. Лишь единицам удавалось нарушить извечный порядок, протягивающий руки ко временам драконов.

Над ней смеялись и удивлённо пожимали плечами. Дрожали от её голоса, но никогда не верили, что из этого что-то получится. Но она не сдавалась. Рано ушла из отчего дома, чтобы учиться. Потеряла семью, чтобы обрести себя.

Нотта возводила храмы собственной веры и постепенно собирала прихожан, что шли за ней, очарованные силой и красотой её дара.

Нотта добилась успеха: её встречали как королеву. Слава, будто неукротимый пожар неслась впереди, заставляя томиться ожиданием тех, кто слышал о ней или хоть раз слышал её голос.

Нотта создала первую певческую обитель для девочек, а затем ещё и ещё – в разных городах. Она отбирала лучших учителей, ломала скепсис мужчин-сказителей, заставляя прислушиваться к себе. Её уважали. Ею восхищались. Её любили слепой фанатичной любовью.

Поклонники и влюблённые. Жаждущие прикоснуться хоть на миг.

– Ты как дурманное зелье, – говорил ей Вран, – опьяняешь, околдовываешь, вызываешь привычку. Тебя хочется слушать ещё и ещё, и нет противоядия, нет сил разорвать путы, избавиться от зависимости.

Она не спорила, но исчезала по утрам, чтобы побыть наедине, послушать ветер и подставить лицо солнечным лучам. Она так и не смогла привыкнуть к многолюдным толпам, и первые шаги на сцене всегда вызывали страх, желание сбежать, скрыться, исчезнуть.

Нотта понимала: успех ходит под руку с завистью. Тех, кто ненавидел её, было не так много, как почитателей, но их яростная тьма порой поглощала всполохи тепла и любви.

Мелкие пакости, шипение за спиной, шлейф сплетен – к этому она не то чтобы привыкла, но смирилась, понимая: нельзя находиться на виду и не вызывать злобу завистников. Ненужное платье, которое она никогда не наденет, но приходится постоянно таскать за собой, как вещь, что стала неотъемлемой частью её жизни, – так Нотта воспринимала подобное явление.

Она пропустила момент, когда бесполезная тряпка превратилась в железное одеяние с острыми шипами. Может, по беспечности, а может, не желая поддаваться страхам, Нотта пыталась не обращать внимания на грязь, не прислушалась к тревожному звону колокольцев. Да что там – не слышала их, потому что в ней жила прекрасная музыка, звуки, что очаровывали и дарили наслаждение.

И потом, в её жизни произошли перемены. Появилась тайна, которую не расскажешь, не покажешь, не поделишься даже с самыми близкими. Для слишком публичного человека – большой риск, но против сердца она пойти не смогла. Предать не сумела.

Чреда неприятных моментов казалась случайностями. Она досадливо отмахивалась от них, как от назойливых мухин, не задумывалась, не сравнивала – не до того было.

Впервые задумалась, когда врачевали ей нарывы по всему телу от почесухи – травы, что растёт в реликтовых лесах на юге. Подобное не спишешь на нечаянность и неумышленную ошибку.

Позже, когда, открыв шкатулку, обнаружила в ней вместо драгоценностей вырванное сердце любимого пёсоглава, вынуждена была впервые серьёзно подумать об охране.

Вран сам отбирал воинов, хмурился и качал головой.

– Всё непросто, – ворчал он, прожигая острым взглядом комнату, – ты не привыкла подчиняться, не привыкла осторожничать и забываешь о простых правилах. И потом всегда остаётся сцена, где ты как на ладони. Нет возможности стоять рядом, понимаешь?

Нотта понимала, но не могла перестать петь. А ещё увеличившееся окружение заставляло её напрягаться до дрожи в коленях, до боли в спине: ей становилось тяжелее хранить тайну, но она крепилась и ухитрилась приспособиться. Научилась лгать и изворачиваться.