Вы хотели войны? Вы ее получите!

– Эй, ты чего, у тебя крыша поехала, ты чего играешь?!

– Фредерик Шопен. Похоронный марш. Посвящается Яне, – ответил Иван из зала.

– Дурак! – ответила Яна и захлопнула дверь.

И боги вместе с музой снизошли...

Когда наскучила могильная тема, Иван без перерыва перешел к жизнерадостным и легким произведениям композиторов семьи Штраусов.

Яна подошла незаметно, закутанная, как младенец, в банное полотенце. Иван оглянулся, улыбнулся Яне в ответ на ее лучистую улыбку. Умиротворяющая музыка изгоняет дьявольское из души, как храмовая молитва. Продлить бы навсегда это мгновение вечно истинной чистоты, избавления от искушения сатанинским зельем, когда душа и тело воспрянули в единении, а не в самоуничтожении и противоречии. Не останавливаясь, Иван продолжал исполнять произведения, пальцы будто сами вспоминали клавиши, а мелодии откуда-то с небес подсказывали сами композиторы. Яна незаметно отлучилась и появилась вместе со скрипкой, самой обыкновенной, не шумливой и резкой, но с сильным грудным голосом. И этот голос тут же придал веселья, радости и ощущения полного счастья, которое никогда не испытаешь в одиночку. И опять этот блистающий неукротимым потоком музыки дуэт то споря, то вырываясь, то взрываясь фонтанами, стал единой стихией сливающихся в штормовой пене приливной и отливной волн... В самозабвении Яна даже не заметила, как развязалось и упало на пол полотенце. Она осталась совершенно обнаженной, что в эти мгновения было совсем неважно, когда в руках скрипка, из которой льется вечная музыка. Иван, заметив метаморфозу, произошедшую на его глазах с чудной скрипачкой, даже не сбился. Муза в новом обличье, точнее, без всякого облачения, придала вдохновения, как будто небесные силы приподняли его, и музыка сделала чудо, оживив античную богиню, ниспосланную из глубины веков.

Наконец встретившись глазами, по согласию, завершили самый веселый и беззаботный вальс юного Штрауса.

Иван облегченно вздохнул, покосился на Яну.

– Ты хочешь моей смерти? Сплошные испытания, я ведь не железный...

Яна изящно нагнулась, подняла полотенце, небрежно набросила на плечо, как тогу.

– Если тебе неприятно, мог бы и не смотреть.

Она повернулась и пошла в «будуар». Иван нагнал ее на пороге, вошел вслед за ней. Яна повернулась недоуменно. Он стянул с нее «тогу», бросил на пол.

– Так все-таки лучше... Спасибо тебе за музыку, моя Муза.

– И тебе спасибо.

Внезапно задохнувшись, она прижалась к Ивану, привстав на цыпочки, обвила руками его шею и в сладком упоении, закрыв глаза, нашла его губы.

* * *

...Близость смерти разжигает инстинкты, как и любовь, продлевающая стремление к жизни. Она – лучшее лекарство, которое природа дает нам бесплатно и без упаковки. И если боги вместе с музами снизошли и даровали людям счастье обладания друг другом, то это – лучшие мгновения самозабвения в слиянии плоти и души...

* * *

– Ты не знаешь, как подушка оказалась на шкафу? – прислушиваясь, как постепенно успокаиваются их бешено колотящиеся сердца, спросила Яна.

– Так же, как и вторая на телевизоре, – рассмеялся Иван.

– Как будто ураган тут прошел...

Янка склонила голову Ивану на грудь, обняла, и стало ей спокойно, хорошо и тихо на душе: короткое бабье счастье, одинаковое, как слезинки, для всех: городских и деревенских, юных и побитых жизнью.

– Слышишь, гремит гром? – Иван пропустил сквозь пальцы растрепанные влажные волосы Яны.

– Это тоже мы натворили, – в темноте глаза Яны излучали чудный почти неземной свет.

– Богам все подвластно! А ты – моя богиня и Муза.

– А ты – мой бог и ангел-хранитель.

* * *

За окном, наконец, после громовой «артподготовки», хлынул ночной ливень. Собравшись с силами, природа обрушила небесные воды на забывшийся в предутренней дреме город. Эта гроза разбудила многих влюбленных, утомленно уснувших в объятиях друг друга. И после десятидневной великой суши земля благодарно впитывала влагу; травы, листва деревьев заблистали лаковой свежестью и новизной, потянулись к небу. Редкие автомобили, слепя фарами, гнали перед собой фонтаны брызг, похожие на водяные усы.

Юные боги подошли к окну и, очарованные стихией, замерли, став на мгновение античным шедевром, созданным давным-давно непревзойденным скульптором.

Молния, с треском разорвавшая небо, угодила прямиком в железную мачту корабля. Петр Первый и ухом не повел, лишь крепче сжал штурвал.

* * *

– Слишком много впечатлений, чтобы почувствовать себя счастливой, – тихо сказала Яна.

– Слишком много событий, чтобы понять, почему они произошли именно с тобой, – отозвался Иван.

– Сейчас мне кажется, что я чувствую себя счастливой... Хотя... еще вчера была в полшаге от смерти.

– Как ты могла на такое решиться? – Иван положил руку ей на плечо, повернул к себе лицом.

– Все как-то сплелось-переплелось... – вздохнув, стала рассказывать Яна. – Разругалась с парнем, которому верила. Любила его... Выяснилось, что он женат и детишки есть. Я его прогнала и дала пинка на прощание... А родители мои, они заняты собой. Концерты, гастроли... Вот и осталась я одна, как мышка перед кошкой. Депрессуха...

– На фоне наркотической зависимости... – мрачно уточнил Иван. – Самоубийство – самый тяжкий грех.

– Знаю без тебя...

– Давай завтра пойдем к моему знакомому священнику, отцу Сергию. Он мудрый человек, хоть и молодой еще. Мы с ним воевали в Чечне. Поговоришь с ним, исповедуешься. Душу тебе просветить надо, Зажигалка...

– Откуда ты узнал, что я Зажигалка? – удивилась Яна.

– В разведке служил, – усмехнулся Иван. – Там все знают.

– Ничего ты про меня не знаешь...

Яна вдруг прижалась к нему всем обнаженным телом, холодной упругой грудью, жаркими бедрами и коленками, которые вдруг стали подгибаться.

Иван подхватил ее на руки и уложил в постель.

– Ванечка, открой окно настежь! И сразу...

– Что – сразу? – не понял Иван.

– Сразу пулей ко мне!

* * *

А клубе, не видя рассвета, все еще угорали Глеб и Кристина Благородовы. Они уже в открытую «закинулись» еще по одной таблетке «экстези», и вновь ныряли в толпу на бесконечный танец пароксизма и конвульсий.

Моя грязь – это пыль от премудрых учителей

Иван и Яна остановились перед входом в храм, перекрестились.

– Почему православные церкви всегда белые, а вот католические, например, из красного кирпича? – спросила вдруг Яна.

– Белый цвет – символ чистоты и праведности. Пойдем?

Яна, надев легкую черную косынку, первой вошла в полуоткрытую высоченную дверь, обитую железом. Иван молча последовал за ней. Давно он здесь не был, с той поры, как Конюхова поставили настоятелем этого храма. Иван прошел в центр, под купол. За это время, после реставрации, здесь появились старинные иконы в окладах, росписи на стенах...

Яна благоговейно осмотрелась, прошла вдоль стен, вглядываясь в лики святых, остановилась у иконы Божьей Матери, мелко перекрестилась.

Иван приобрел у бабушки, с личиком старенькой курочки, две свечи, подошел к бронзовому распятию, зажег фитили, поставил за упокой души Грини Шевченко.

Настоятель появился тихо и незаметно, как и пристало духовному отцу.

– Здравствуй, командир, – негромким, но сильным голосом произнес он.

Родин обернулся и расцвел. Лучистые глаза Конюхова были все те же, но прибавилось морщинок, а лицо в обрамлении бороды и усов стало благостным, но и строгим одновременно. И не признаешь в нем былого воина спецназа.