Вы слышите их?

Они повторяют, скандируя каждое слово. Точно сапоги печатают по шоссе. Свежий смех. Юный невинный смех. Невинный. Невинный. Сапоги печатают все громче, в голосах звучат хриплые поты команды.

Наконец с этим покончено, с этими дикими, эксцентричными выходками. Теперь воцарится порядок. Мир, как у добрых людей.

Эти смутьяны, нарушители спокойствия совсем распоясались.

Взгляните хоть на этого. Прикрылся маской благонадежности. В глазах всех — своих подчиненных, начальников, знакомых, друзей, соседей — слыл порядочным человеком, безупречным отцом семейства, посвятившим жизнь своим детям. Таким воспитанным, таким уважительным молодым людям… «Ничего не могу сказать, у меня никогда пе было оснований на них жаловаться»… сколько раз слышали, как оп твердил это? Сколько раз слышали, как оп похвалялся редкостным везеньем, полным согласием в своей семье…

И вот, представьте, в этом уютном доме, обставленном с изысканным вкусом, где сам он вырос подле своих очаровательных родителей, подле нежных розовощеких бабушки и дедушки, с их серебряными сединами, среди крахмального перкаля и душистого горошка… в окружении таких красивых вещей, подлинных произведений искусства… был притон, гнездо… происходили такие вещи..; Кто бы мог заподозрить?.. Один из друзей застал их как-то врасплох, но не поверил своим ушам, никогда никому об этом не обмолвился, да никто бы и не понял, всякий здравомыслящий человек решил бы, что это игра больного воображения, явное безумье. Простой смех… невинный смех… Свежий смех. Смех, свойственный этому радостному, беспечному возрасту, благословенной поре жизни, увы, столь быстротечной, когда, сами помните, достаточно пустяка, чтоб рассмешить, когда не можешь совладать с этим сладким, неудержимым смехом… Так вот, этому субъекту, прикрывшемуся маской доброго отца семейства… втайне… только ему одному известными способами удавалось превращать этот смех в миазмы, в удушливые газы, в смертоносные бактерии, в поток гнили, в море грязи, затопляющее якобы всю землю… Он предлагал снабдить всякого, кто пожелает, орудиями, позволяющими в любую минуту безнаказанно извлекать из свежего детского смеха всю мерзость мира… сеять подозрительность… доносительство… к чему бы это привело, спрашиваю я вас, не наведи мы тут порядок? Не отшатнись мы от пего, как от зачумленного, не изолируй его просто в санитарных целях, из простых соображений безопасности…

Он кидается к ним, цепляется за них… Вы же сами прекрасно знаете, вы же знаете, что лжете. Как вы ни бездушны, вы ведь не сможете жить спокойно, если допустите, чтоб вместо вас был осужден… Вы хорошо знаете, что сами спровоцировали все… как всегда… ехидно…

Он вслушивается… ехидно… Он в удивлении выпрямляется… Ехидный… Об этом следовало подумать: ехидный.

Вот это весомо. Это можно противопоставить невинному. Свежему… Ехидный смех…

Они растерянно оборачиваются, словно обескураженные, а он, напротив, приходит в себя, отпускает их, встает к ним лицом, скрестив руки на груди, с вызывающим видом… Да. Ехидный. Это будет понятно всем. Ехидный — привычно. Ехидный — узаконено. Ехидный — затрагивает все это… он делает широкий жест, вбирающий и их, и статую на столе, и друга в кресле, и приоткрытую дверь наверху, на лестничной площадке, откуда несло… нет, не несло, так не принято… откуда выделялся, обрушивался на них… нет, и это тоже не подходит… выделялся, обрушивался, это отдает чем-то дурно пахнущим… откуда шел… вот это чисто, стерильно, совершенно безвредно… откуда шел ехидный смех. Так ведь говорят, не правда ли? Всякому ведь понятно, что означает слово "ехидный"? Кто им не пользуется?

Ну, так вот: их ехидный смех вызывал у меня… это я ведь тоже могу сказать? Это тоже дозволено?., вызывал — что может быть естественнее? — у меня чувство какой-то неловкости. Какие власти, какая полиция, какой самый суровый режим, подавляющий малейшее посягательство на порядок, запретит человеку с грустью констатировать, что ехидный смех вызвал у него вполне понятное чувство неловкости?

Кто может против этого возразить? Как видите, мы в равном положении. С обеих сторон вполне нормальные люди, граждане, которые придерживаются установленного порядка, уважают обычаи, чтут законы. Одни утверждают, что смех был невинный. Другой возражает в полном соответствии с действующим кодексом, пользуясь своим правом, что этот смех был ехидный.

Ехидный? Вот к чему ты клонишь? Только этого и ждешь? Чтоб сказали во всеуслышанье, что смех был ехидный? Ты уверен, что это твое последнее слово? Не боишься пожалеть потом? А по зубам ли тебе этот кусок? Или ты забыл, что с тобой случилось, когда ты неосмотрительно выклянчил «посредственности»? Разве эти «посредственности» не послужили тебе уроком?., эта ампутация, от которой ты чуть не умер, истекая кровью?.. Но «ехидный» ведь гораздо хуже, куда опасней. «Ехидный»… подумай-ка… мы относимся к тебе с ехидством… Мы какое-то чужеродное тело, которое вонзилось в твою плоть, грызет тебя…

Он шатается, у него подкашиваются ноги, кружится голова, слабым движеньем руки он хочет остановить их… видит внимательные, растроганные лица, склоненные над ним… ах, его только могила исправит, вечно фанфаронит, пыжится, не соразмеряет своих сил, жаждет эмансипации, разыгрывает из себя независимого…

Неужто мы так страшим тебя? Но ты же знаешь, мы вовсе не злые… Ехидные — это мы-то, полно, просто смешно… Ты в это сам не веришь. С чего ты взял?..

Мы угрожаем? Мы опасны? Как? Чем? Подойдите же, подойдите, господа полицейские, можете нас обыскать, мы безоружны, у нас не было дурных намерений. Этому господину померещилось. Вот наши документы. Мы из хорошей семьи. Молодые люди, получившие прекрасное воспитание. Мы не знаем, что ему взбрело на ум. Спросите, пусть скажет, что мы сделали, чем провинились, чем не угодили.

Они подходят с проникновенным видом, проводят пальцем по ушам, похожим на колесо телеги, на раковину, задают вопросы, почтительно выслушивают ответы…

Так безупречно воспитаны, приучены с малолетства… Надо браться пораньше, даже если, по счастью, бог их талантами не обидел… На прогулке они сами обращают внимание на какую-нибудь башню, колокольню… Хорошо отлаженный механизм срабатывает в них автоматически, едва среди деревьев, за рыночной площадью, над сверкающей пестротой фруктов и овощей, от которых ломятся прилавки, чуть заметно вырисовывается изящный сероватый контур портала… Они торопливо пересекают залитую солнцем площадь, глухие к выкрикам, к зазывным прибауткам торговцев, и останавливаются, задирая голову к святым с уплощенными лицами, отбитыми конечностями… они отворачиваются с гримасой отвращения от безобразных витражей… Какое убожество, какая пошлость… Как только допустили?.. Куда смотрит Департамент изящных искусств?

А их сообщническое перемигивание с ним, насмешливая, чуть высокомерная, но снисходительная мина при виде какого-нибудь темного провинциала, который заходится от восторга, хотя совершенно очевидно, что именно это, именно эта часть, как я полагаю, была, пусть и неплохо, но полностью реставрирована. И они тотчас отворачиваются, отходят…

Это не значит, что и с ними не бывает… даже с ними… ие надо преувеличивать, не надо требовать невозможного… то ли по рассеянности, то ли, возможно, под влиянием какой-то дурной склонности, низменного инстинкта, их иногда влечет… Стоит им, однако, заметить, что тем самым они себя пятнают, компрометируют, они немедленно спохватываются… Разве не приобрели они той способности к мгновенному самоконтролю, той безупречной естественности, по которой с первого взгляда видны хорошие манеры, выработанные, подобно рефлексу, образцовым воспитанием?.. Именно таким, какое он постарался им дать… Рааве он пе может чувствовать удовлетворения?

Но что-то вдруг закрадывается в душу, коробит, режет… в их взгляде порой сквозит какая-то неуверенность… словно бы тревога, опаска… щупальца тянутся, как бы в сомнении, боязливо… с какой осторожностью они примериваются, ощупывают, обвивают, сжимают… Но недостаточно крепко, не так, как он сам, не присасываясь по-настоящему, всегда готовые отдернуться, вяловатые, дрябловатые, легко отрываемые… Ему хочется схватить их и удержать силой… Тут, стойте тут, раз уж вы это выбрали, раз уж это привлекло вас, раз уж это вам правится… Что за беда, если это реставрация? Какая разница, пусть даже копия, если тебе это кажется красивым… Если ты так чувствуешь… И они тотчас подымают руку, словно бы прикрываясь… Да ие нахожу я тут ничего красивого, с чего ты взял… это я сразу понял… Вовсе я смотрел не на это…

Вот они, прекрасные плоды. Вот что получается, когда стремишься возвести эти великолепные сооружения… цементируешь, подправляешь, тащишь, отбираешь то, что привлекательно, достойно сохранения, драгоценное наследие веков… Бьешься, чтобы укрепить, оградить, приподнять, улучшить… и вот вам итог: эти здания, тоже выстроенные из натасканного отовсюду… обманчивых подобий… подделок…

В результате сам запутываешься, не можешь отличить в них подлинное от поддельного, где оригинал? где копия? Тщетно он разбирает их часть за частью, пристально изучает каждую в отдельности, яростно роется повсюду, рискуя, ну и пусть, вырвать в своем неистовстве то, что, возможно, было и хорошим, уничтожить то, что следовало бы сохранить, ему удается лишь разломать их сверху донизу…

Он пробирается на ощупь среди обломков, плутает среди разоренных руин, то и дело спотыкаясь о бесформенные кучи, кружа на месте, ища…

И вот… он вздрагивает, напрягается, подымает голову… вы слышите?., наконец-то цельное… гибкое, трепетное, мощное, живое… действительно, их собственное… Ему снился дурной сон, он не разрушил, пе повредил, даже не задел их, они крепки, выкованы из прекрасного добротного материала, который ничему не поддается… Прислушайтесь, как они веселятся… он подымает голову, блаженная радость разглаживает его черты…