Выбор жанра

Шли годы. Однажды Борис с приятным удивлением обнаружил, что его зарплата увеличилась рублей на сто. Это означало, что действие исполнительного листа, по которому у него вычитали двадцать пять процентов алиментов, закончилось. Событие было должным образом отмечено в узком мужском кругу. Боб решил, что теперь с прошлым покончено навсегда. Но это ему хотелось так думать.

Через некоторое время он появился у меня в Малаховке в каком-то необычном для него настроении. Не встревоженном, не озабоченном, а словно бы озадаченном. У него был вид человека, который неожиданно оказался выбитым из колеи, и никак не может понять, как себя вести. На мои расспросы он хмуро отнекивался, а потом все-таки рассказал.

Из колеи его выбило письмо. В нем было: «Здравствуйте, папа! Пишет Вам Ваша дочь Нина, которую Вы никогда не видели. Хочу сказать Вам большое спасибо за то, что Вы помогали маме растить меня. Мне уже восемнадцать лет, я учусь на первом курсе медицинского института, у меня все хорошо. Мне очень хочется познакомиться с Вами, посмотреть на Вас. Когда будете в Москве, позвоните мне. Ваша дочь Нина».

Я поинтересовался:

— Ты специально прилетел в Москву, чтобы встретиться с ней?

— Считаешь, не стоило?

— Ну почему? Познакомиться с взрослой дочерью — не часто такое бывает. Я сам познакомился с отцом, когда мне было двенадцать лет. Молодец девочка. Будущий врач, надо же. Будет кому ставить уколы, когда из тебя песок посыплется… Ида знает?

— Скажу потом. Может быть.

— Позвонил?

— А нужно?

— Боб, ты меня удивляешь. Прилететь решился, а звонить боишься?

— Да, — согласился он. — Глупо.

Все-таки позвонил, назначил встречу на шесть вечера. Долго брился, особенно тщательно одевался. Наконец уехал. Я с интересом ждал рассказа о свидании.

Вернулся он ночью, приехал на такси. Благодушный, слегка поддатый, благоухающий дорогим коньяком. Рассказал, что случайно попал в Зал Чайковского на органный концерт, потом ужинал в ресторане Дома ученых. И ни слова о Нине.

Я не выдержал:

— Дочь-то видел? Шевельнулись отцовские чувства?

— Дочь? Да, дочь… Нет, не видел.

— Не пришла?

— Может, пришла… Я не пришел.

— Но почему, почему?!

— Видишь ли, какое дело… Я вот подумал… Ну, встретимся. Кто она мне? Чужой человек. Свой долг я отдал, восемнадцать лет платил алименты. А что теперь? Снова помогать? А имею ли я право отнимать деньги от своей семьи, от своей дочери? Нет, не имею… Подумал я обо всем этом… И не пошел… Что ты на меня так смотришь?

— Поражаюсь цельности твоей натуры, — искренне сказал я. А про себя подумал, что если когда-нибудь захочу рассказать об этом человеке, будет очень просто определить его через поступок:

Тот, который остался верен себе.

С цитаты начал, цитатой и закончу. Вот она (не помню, кто сказал):

«Никогда не поступайте из чувства долга. Лучше быть подлецом, чем ханжой».

Лучше? Не знаю. Нет, не знаю.

Таланты и поклонники

Не помню, зачем я к нему зашел. То ли за кофе, то ли за сигаретой. И попал в самый разгар семейного скандала.

Как и все студенты Литературного института, Роман Х. делил в общаге на Бутырском хуторе с кем-то комнату на двоих. Когда приезжали родственники (родители или жены), их селили в однокомнатных квартирах, которые были в торце каждого коридора. К Роману приехала из Самары жена Валентина, пухлая блондинка лет тридцати, участковый врач в районной поликлинике, нашла в его кармане любовную записку и со всей страстью женщины, истосковавшейся по мужской ласке, устроила мужу разбор полетов.

История поступления Романа в Литинститут была не совсем обычной. Конкурс был сумасшедший, человек сто на место. Сколько сейчас, не знаю. Поэты в те годы собирали стадионы. «Поэт в России больше, чем поэт». Поэзия подменяла собой политику, историю, философию, даже экономику, была ристалищем жутких идеологических битв. Тот же Евтушенко написал: «Ты спрашивала шепотом, а что потом, а что потом. Постель была расстелена, и ты была растеряна». И все ходили, обалдевшие от такого дерзкого вызова всеобщему официозу.

Творческий конкурс Роман прошел, вступительные экзамены сдал, хотя в сочинении понаделал ошибок. Но грамматику с поэтов не спрашивали. С прозаиков тоже. Был бы талант. И, конечно, рабочая биография. Это обязательно. Разве может быть талант у юнца, который жизни не нюхал? А грамматика — дело наживное. Вскоре, впрочем, положение изменилось. Одного из выпускников поэтического отделения Литинститута назначили главным редактором областного издательства в Пскове. Деятельность он начал с того, что вычеркнул из плана брошюру Хрущева и вставил два поэтических сборничка. На этом, понятное дело, его карьера закончилась. С увольнением он не смирился, написал протестующее письмо в ЦК, Хрущеву. На двух страницах было семнадцать ошибок. Ректор получил втык, в Литинституте срочно ввели курс практической грамматики. Будущие писатели взбунтовались: что за школярство? Ах, вы и так грамотные? Ну так напишите диктант, посмотрим, какие вы грамотные.

Диктант был повышенной сложности. Перед институтом я работал в районной газете под Ферганой и вычитывал полосы после корректоров. Ошибок сделал мало, всего двадцать шесть. Остальные — по шестьдесят-семьдесят. Бунт был усмирен.

Но в тот год, когда Роман поступал, таких свирепостей еще не было. Его зачислили, дали общежитие, но милиция наотрез отказала в прописке. Как выяснилось, в ранней юности он отсидел в колонии для малолеток шесть лет за соучастие в убийстве. Ничего себе. Да его близко к Москве нельзя подпускать! Никакие ходатайства не помогли. Тогда Роман явился к начальнику паспортного стола:

— Не пропишите — приду на Красную площадь и вскрою вены! Не верите? Смотрите!

На руке белело шесть шрамов. Как не поверить? Прописали.

Но ничего уголовного в нем не было. Есть тип людей, которые всегда соответствуют той роли в социуме, которую занимают. К ним относился и Роман. Смуглый красавец цыганистого вида, с трагической (романтической) седой прядью в смоляной шевелюре. Ни одна женщина не могла устоять перед его мужским магнетизмом. Ему не нужно было выпендриваться, цветы там, разговоры, ля-ля. Просто подходил и клал на плечо руку. Даже стихов не читал. Стихи читал потом — как бонус.

Через несколько лет, прилетев в командировку в Тынду, столицу БАМа, я случайно узнал, что Роман тоже на БАМе, в притрассовом поселке Могот, работает там председателем профкома в большом монтажно-строительном отряде. После института литературная карьера у него как-то не складывалась, он решил атаковать Москву с дальних подходов, с гремевшего тогда БАМа. Поэт — профсоюзный деятель? Безумно интересно. На попутках я добрался до Могота, спросил у девчонок-маляров, где мне найти председателя профкома.