Выбор. Долгие каникулы в Одессе

– Мишка! Паршивец! Что ж ты молчал, что играть умеешь? Я ж думал всё…. Упекут растратчика за полярный круг с медведями хороводы водить. Ты хоть знаешь, сколько она стоит? – Мендель ногой небрежно пихает барабан. – Я б вовек не рассчитался! Но теперь-то ого-го! Вот где они все у нас будут! – худрук воинственно потрясает кулаками, грозя гипотетическим недоброжелателям.

– Да вы что, все тут с ума посходили что ли? Какой из меня драммер? Я пианист! И вообще музыкальный руководитель, а не барабанщик!

– Ну, уж нет! – Мендель ожигает меня хищным взглядом, – Если б я, хотя бы немного представлял себе, что из себя представляет эта твоя «небольшая установка» и сколько она стоит, то хрен бы ты, когда её увидел! И хочу тебе напомнить, что у нас в Одессе пианистов, как тюльки на Привозе, а вот таких дромадеров как ты, нет ни одного. Так что хочешь ты или нет, но тебе на ней играть придётся, других верблюдов у меня нет! – вот так и появился в ансамбле свой самый первый драммер. Но ребята ещё долго надо мной прикалывались, называя не иначе как дромадером. Спасибо Менделю, конечно, но что-то есть в этом символическое.

* * *

Всё-таки Мендель мужик адекватный. Побурчав для приличия всё же с моими доводами согласился. Не смогу я постоянно играть на ударной установке. Придёт осень, начнутся занятия в институте и мне вообще не до ансамбля станет. Я и сейчас-то разрываюсь между учёбой и игрой, но сейчас лето, свободного времени у меня всё же побольше чем зимой. Но и песни писать надо, каждую неделю по одной новой песне Тане и Хачику. Так-то этих песен у меня «как гуталину», но надо тщательно отбирать, что подойдёт для этого времени, а что пока ещё «рано». Да и партитуры песен для Столярова тоже писать надо, он за этим следит строго, а для музыкантов расписывать нотную запись. Этого с меня тоже никто не снимал.

Хорошо хоть и Григорий Арнольдович, и Николай Николаевич мне в этом помогают. Вилинский так вообще молодец, его можно в соавторы смело записывать. Такое ощущение, что он музыку прямо с листа слышит и если видит мои косяки, то тактично указывает и говорит, что он бы записал это по-другому. И никогда даже не намекнёт на соавторство. Однажды я сам это ему предложил, так он на меня таким взглядом посмотрел, что я чуть со стыда не сгорел.

Столяров тоже с интересом следит за моим «творчеством», и на ошибки, если они есть, тоже указывает, но никогда не подсказывает, что и как надо записать: – Миша, автор – ты. Тебе и решать, как должно твоё произведение звучать, вдруг я влезу тебя править, а это окажется гениальной находкой, которую я своей косностью и консерватизмом только испорчу.

А вообще-то мне кажется, что некоторые песни у меня тут стали звучать чуть иначе, чем в моём времени, наверное, я их неосознанно адаптирую под это время и имеющиеся в моём распоряжении инструменты. Слова-то у песен понятно, менять приходится, чтоб не звучали чужеродно, но вот музыка? Как-то раньше не задумывался над этим, хотя в «своём» времени тоже иногда на синтезаторе что-нибудь мудрил с чужой музыкой, но тогда это называл незатейливо – аранжировка. Если друзьям нравилось, то записывал на диск, просто «чтоб было», но вообще-то, конечно, считал свои оркестровки баловством, но вот неожиданно пригодился тот навык.

Через пару недель Фляйшман привёл на репетицию своего знакомого, Костю Волобуева. Тот уже пять лет играл в городском оркестре Одессы, сейчас перешедшим в подчинение Одесскому филармоническому товариществу. Костя в оркестре играл на литаврах и тарелках и пришёл просто из вежливого интереса посмотреть на «иностранную музыкальную ударную установку», о которой ему рассказал Мендель. Пришёл, посмотрел как я играю, сам сел на место барабанщика…. И встал уже поздним вечером, когда все расходились с репетиции. Что сказать? Любовь с первого взгляда! Так у ансамбля появился новый член коллектива – «драммер» Костя. Очень уж ему это иностранное слово по вкусу пришлось, хотя тот же «барабанщик» только на английский лад.

Лето пролетело незаметно. Постоянно занятый или в ансамбле, или в институте я как-то совсем «отбился от коллектива». И Соня, и братья начали на меня всерьёз обижаться, что я почти не общаюсь с ними. Но что поделать, если утром они со мной на пляж бегать ленятся, а весь день и почти каждый вечер я постоянно занят? Хорошо хоть мне теперь не надо ездить на свадьбы и дни рождения. Но ни у кого и вопросов не возникает, а сколько и за что Мендель мне платит. Уже почти весь репертуар ансамбля состоит из моих песен. А «ценник» за выступления на торжествах Мендель задирает такой, что нэпманы только кряхтят… но платят! Так-то музыкантов желающих сыграть на именинах или свадьбах в Одессе пруд пруди…. Но «Поющая Одесса» одна!

– Ай! Лазарь Абрамович, не делайте мне больные нервы и не морочьте голову своим Сёмой! Ну, какой из него жених для моей Цили? За какое такое богатство вы мне можете сказать, што я за него ничего не знаю, если вы даже не можете пригласить на свадьбу «Поющую Одессу» на один вечер? Вот когда Автандил Давиташвилли выдавал замуж свою дочь, так «Одесса» три дня пела на свадьбе его дочери и сына уважаемого Ираклия Каландаришвилли. Сразу видно, что родители невесты и жениха очень приличные и уважаемые в Одессе люди!

Каждые две недели ансамбль давал один концерт в клубе и три раза в неделю играл на танцевальной площадке по вечерам. Популярность ансамбля была такой, что в сквере для поддержания порядка на танцах стал дежурить милицейский пост, а на концерты в клуб пришлось печатать билеты. Хотя сам концерт и был бесплатным, но мест в зале для всех желающих опять стало не хватать, и билеты на концерт теперь распространял местком. Насколько честно, справедливо и по какому принципу идёт распределение мы не знали и не интересовались.

Я сразу предупредил Менделя, чтоб он в это дело не совался, и даже не вздумал бы спекулировать билетами. Мы и так зарабатывали достаточно, хотя официально получали ставку матроса всего в полста пять рублей месячного оклада, в то время как пособие по безработице составляло одиннадцать рублей шестьдесят копеек. Правда, прожить на эти копейки в Одессе, не имея побочного приработка было просто нереально. Ну, так всегда и во все времена пособие было всего лишь средством для поддержания штанов, а не способом для выживания.

Так незаметно лето и пролетело, а затем наступила осень, начались занятия в институте и над моей головой неожиданно стали собираться грозовые тучи, но слава богу, гром прогремел в стороне и не надо мной. Я хоть и храбрился, мол, если что, то я и так проживу не бедствуя, но всё-таки вздохнул с облегчением, когда всё успокоилось. Всё-таки диплом о высшем образовании мне был нужен.

А к новому году как-то незаметно для себя я избавился от «цыганщины» в своих импровизациях. Всё-таки педагоги перебороли мою склонность к «ресторанной» музыке и меня больше не тянуло переиграть лёгкую фортепианную пьесу на мотив русского шансона. Да и с учёбой стало как-то полегче, то ли я уже привык к большим нагрузкам, то ли их и правда стало меньше, но я стал проводить с ансамблем времени гораздо больше, чем раньше. И Фляйшман, хоть и неохотно, но всё-таки тоже пошёл мне на уступки. С наступлением холодов и переносов танцев под крышу клуба, Мендель стал приглашать на дивертисмент своих знакомых танцоров из кордебалета.