Выбор
Шрифт:
– Изуверство это - согласен?
– Конечно... Но с другой стороны, если...
– Не может тут быть никакой другой стороны! Не может!
– Да... верно, - поразмыслив согласился Даниил.
Спросил, что думает об алчности Иосифа, а он сказал, что никакая это не алчность, ибо алчность - это когда богатят себя, а игумен только о силе и благолепии церквей и монастырей печется, чтобы они были истинной опорой ему, великому государю, и его державе, а сам-то святый отче, он же видел, в какой простой рясе ходит и в еде строг чрезвычайно.
– Однако разряды-то в вашем монастыре есть, и кое-кто вкушает и облачен иначе.
– Так каждому же Господь дал его место, а не игумен. Богу богово, кесарю - кесарево, а волу - воловье...
И разное другое спрашивал великий князь об Иосифе, и Даниил понял, что он ему весьма любопытен и подобные разговоры
Охотились два дня. Затравили двух волков.
И было второе шумное застолье под тем же полосатым навесом меж сосен да с нахмурившимся вдруг небом и редкими крупными каплями дождя, которые побарабанили некоторое время по парусине, постепенно стихая, пока не стихли совсем.
Даниил снова изрядно выпил, почти не хмелея, и страшно радовался, что у него обнаружилась такая редкая особенность. И государь, кажется, тоже радовался, а из остальных кое-кто, видно, и завидовал. И с огромным наслаждением обильно ел, закусывал, хотя день был постный, но на этом столе и от постного, от рыбного, икорного, грибного, горохового, овощного, печеного глаза разбегались.
* * *
На обратном пути государь опять побывал в монастыре, повидался с совсем поплошавшим за эти дни Иосифом и пятью синклитными старцами, из коих Касьяна Босого и Иону Голову знал раньше, они бывали у него в Москве.
А на другой день эти пятеро собрали братию и устроили выборы нового игумена: "Ввиду полной немощи бесценного всеобщего отца нашего Иосифа". Предложили в игумены Даниила, объявив, что Иосиф тоже за него. Правда, позже ползал слушок, что поначалу тот почему-то крепко возражал и будто бы согласился лишь после уговоров великого князя. Но проверить, правда ли это, было уже никому не дано: через день, как раз после Натальи-овсянницы, то бишь девятого сентября, прославленный неистовый игумен отошел в мир иной.
Ему было семьдесят шесть лет. Тридцать шесть из них он правил созданным им монастырем.
Новому же игумену пошел лишь двадцать четвертый; таких молодых владык Русь еще не видала.
Даниил сам омыл тело Иосифа, сам завернул в тугую иноческую пелену.
В монастыре ничего не менял. Братия жила по тем же строжайшим правилам, в неустанных молитвах и изнуряющих трудах.
Вот только богател монастырь, пожалуй, побыстрей, чем прежде. Потому что у покойного владыки и среди знатных и богатых в последние годы было слишком много противников и заклятых врагов, кои никаких даров и пожертвований монастырю, разумеется, не делали и вообще никаких дел с Иосифом старались не вести. Как и он: даже за двадцать дней до кончины взял клятву со своего синклита и братии совсем никогда не знаться и даже не разговаривать ни с какими Ниловыми учениками и последователями нестяжателей. Даниил же в обхождении был человек ровный, сдержанный, отлично скрывал свои истинные чувства и мысли, умел говорить обтекаемо и казаться искренним, добросердечным, а когда требовалось, мог и понравиться почти любому. Вот дачи и увеличились: от князей Бельских были, от князей Хованских, князя Голенина, от бояр Челядниных, от Никиты Тараканова, Григория Собакина и, конечно, от великого князя и великой княгини. Кроме того, Даниил, как прежде Иосиф, ссужал деньги взаймы, иногда до пятисот рублей ссужал, и в случае неотдачи забирал владения и имущество должника; с княгиней Голениной так случилось. И прикупал новые земли, села и деревни. Даже на озере Селигер у них было свое владение. И за все заказанные требы - крещения, венчания, отпевания, поминания - были положены твердые цены.
В монастыре появилась новая прекрасная кирпичная трапезная, богато расписанная внутри и снаружи. Появилась дивная кирпичная надвратная церковь. Начали строить новые настоятельские палаты, несколько хозяйственных зданий.
До ста наемных работников постоянно держали.
Шесть лет игуменствовал Даниил. Располнел, стал могучий, лицо краснющее.
И вдруг из Москвы весть: волею великого князя со святительского престола сведен митрополит Варлаам. Десять лет правил. Жил с государем вроде бы в ладах, ни о каких трениях никаких слухов не было - и вот! Декабря в день семнадцатый на Варвару Великомученицу двадцать первого года сведен с престола.
А в середине февраля, на Сырной неделе, Даниил был срочно вызван в Москву, и государь объявил, что ставит
его в митрополиты.– Ибо этот печаловник за всех и вся надоел мне, разозлил, даже за Шемячича стал заступаться. За Шемячича!
История была давняя. Еще при деде Василия, Василии Втором, московского стола стал добиваться его двоюродный брат Галицкий (Галича-Костромского) князь Димитрий Юрьевич Шемяка, водил рати на рати Василия и победил его, пленил и приказал выколоть ему глаза, после чего стали звать Василием Темным. И хотя был он слепым и сослан в Вологду, но в конце концов все же одолел лютого вражину и изувера, вернул себе великое московского княжество, а Шемяка спасся бегством в Литву и так до самой своей кончины все бегал. Но теперь в Новгород-Северске жил и правил его внук, князь Василий Иванович. Судя по доношениям, ничего злого против Москвы он никогда не замышлял. Да и маломощен был - куда уж там! Однако креста Василию Третьему не целовал и на глаза ему ни разу не показывался, хотя тот под разными предлогами не единожды приглашал его в Москву. Понимал, что хоть и в мыслях уже не держал никаких мечтаний о великом княжении, как его буйный дед, великий князь все равно считает его очень опасным и даже, как знал, именует "запазушным врагом", да и за злодеяния деда непременно поквитается. Правильно понимал князь. Все перепробовав, Василий стал увещевать и митрополита Варлаама включиться в это дело - позвать Шемячича от своего имени. А тот, как тогда говорили, никогда не был его потаковником, действительно всегда печаловался о многих и многих и защищал от государевых своеволий и вспышек злобы. Вместе с Вассианом это делали. И конечно, они ясно представляли, что ждет Шемячича, если тот появится в Москве. Митрополит, разумеется, наотрез отказался звать его от своего имени.
Лицо государя при этом заметно побелело, закаменело, и он каменно же, тяжело проговорил:
– Ты, святитель, мне надоел своими печалованиями и вздохами и боле не нужен! Не нужен!
Даниил, узнав все это, подумал, что коль Его Величие так считает, то, значит, только это и верно - что тут рассуждать-то!
Вообще-то митрополитов всегда ставил священный собор клириков, специально по такому случаю созываемый со всей русской земли. По совету и по согласованию с великим князем, разумеется.
А Даниила Василий Третий поставил, никого не созывая и ни с кем не советуясь. Впервые в истории Руси это было.
И двадцать седьмого февраля тысяча пятьсот двадцать второго года, в день святого Кирилла Александрийского, свершилось высочайшее облачение, рукоположение и возложение на его главу драгоценной святительской митры.
Ему еще не исполнилось в тот день тридцати.
Опасную, то есть охранную, грамоту князю Василию Ивановичу Новгород-Северскому, приглашающую его в Москву, Даниил подписал вместе с государем, да еще добавил в ней, что клянется, как митрополит, охранить Шемячича, берет его в сём "на образ Пречистой, да на чудотворцев, да на свою душу!". Поводом для приглашения были распри Северского из-за земель с князем Василием Семеновичем Стародубским, наследником Ивана Можайского. Охранной грамоте митрополита Шемячич наконец поверил и явился в апреле двадцать третьего года пред светлые очи государя всея Руси, был торжественно принят, получил новые заверения в своей безопасности, а через несколько дней брошен в темницу, из которой никогда больше не вышел.
Земли же его стали великокняжескими...
* * *
С Вассианом Даниил держал себя крайне осторожно, ничем не показывая подлинного к нему отношения. Иногда даже проявлял вроде бы полное уважение и внимание. Ни разу ничем не задел. Но общаться старался как можно реже и меньше, и ни одного серьезного разговора меж ними не было; если же случался какой общий серьезный разговор при Вассиане - или отмалчивался, или уходил. Одним словом, открыто держался от него на расстоянии, и Вассиан оценил это тоже никак к Даниилу не приближался и старался не трогать его, что, кстати говоря, весьма и весьма радовало и государя, который все еще дорожил и князь-иноком.
В первый год своего святительского правления Даниил с одобрения государя усиленно занялся переустройством митрополичьего двора в Кремле и всего митрополичьего хозяйства - счел их не соответствующими положению святителя всея Руси, хотя вообще-то палаты в том дворе были добрые, основная часть белокаменная, с деревянными верхами, галереями и переходами. Но он сделал все просто великолепным: и Большую палату, и Белую, Крестовую, домашнюю церковь Риз Положения Пресвятые Богородицы, комнату, именуемую иногда кабинетом: спальню, молельню - да все-все.