Выдающийся ум. Мыслить как Шерлок Холмс
Шрифт:
И мы переходим к самому эффектному этапу – к дедукции. К торжественному финалу. Фейерверку после завершения трудного рабочего дня. К моменту, когда мыслительный процесс можно наконец закончить и прийти к выводу, принять решение, сделать именно то, что и входило в ваши намерения. Вся информация собрана и проанализирована. Остается лишь посмотреть, что она означает и что это значение подразумевает для нас, довести умозаключения до их логического завершения. Именно в такой момент рассказа «Горбун» (The Crooked Man) Шерлок Холмс произносит свою бессмертную реплику – « elementary », то есть «элементарно» или «совсем просто».
«Я ведь знаю ваши привычки, мой дорогой Ватсон, – сказал он. – Когда у вас мало визитов, вы ходите пешком, а когда много – берете кэб. А так как я вижу, что ваши ботинки не грязные,
– Превосходно! – воскликнул я.
– И совсем просто, – добавил он. – Это тот самый случай, когда можно легко поразить воображение собеседника, упускающего из виду какое-нибудь небольшое обстоятельство, на котором, однако, зиждется весь ход рассуждений».
Что же такое дедукция? Дедукция – это завершающая операция на «мозговом чердаке», момент, когда вы собрали вместе все элементы, предшествующие единственному связному целому, придающему смысл всей картине, и «чердак» упорядоченным образом выдает то, что так методично на нем собиралось. То, что подразумевают под умозаключением Холмс и формальная логика, – не одно и то же. С точки зрения чистой логики умозаключение – вывод для конкретного примера, сделанный на основании общего принципа. Вот, пожалуй, самый известный пример:
Все люди смертны.
Сократ – человек.
Сократ смертен.
Но для Холмса это лишь один из возможных путей к заключению. Его дедукция включает в себя многочисленные способы рассуждений – до тех пор пока не удается проделать путь от факта до утверждения, которое обязательно должно быть верным, и до исключения альтернативных вариантов [17] .
О чем бы ни шла речь – о раскрытии преступления, принятии решения, личном обретении решимости, – в целом процесс одинаков. Берешь все свои наблюдения, то самое содержимое «чердака», которое решил сохранить и вписать в уже имеющуюся «чердачную» структуру и при этом обдумал и преобразовал в воображении, расставляешь их по порядку, начиная с самого начала и ничего не упуская, и видишь, которое из них относится ко всей собранной информации и дает ответ на поставленный вопрос. Или, пользуясь терминологией Холмса, выстраиваешь цепочку рассуждений и проверяешь варианты до тех пор, пока все самые невероятные не будут отсеяны и не останется истинный: «Размышляя над всей этой историей, я исходил из предпосылки, что истиной, какой бы невероятной она ни казалась, является то, что останется, если отбросить все невозможное. Не исключено, что это оставшееся допускает несколько объяснений. В таком случае необходимо проанализировать каждый вариант, пока не останется один, достаточно убедительный».
По сути дела, это и есть дедукция, или, пользуясь выражением Холмса, систематизированный здравый смысл. Но не все так просто. Всякий раз, пытаясь подражать Холмсу, Ватсон обнаруживает, что допустил ошибку. И в этом нет ничего удивительного. Даже если на протяжении всех рассуждений мы действовали верно, нам придется перепроверять себя еще раз, чтобы в последнюю минуту ватсоновская система не сбила нас с пути.
Почему же дедуктивный метод гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд? Почему Ватсон так часто оступается, пытаясь идти по стопам своего товарища? Что стоит на пути к окончательному заключению? Почему нам зачастую так трудно мыслить четко и ясно, даже когда у нас есть все для этого необходимое? Как можно обойти эти трудности, чтобы, в отличие от Ватсона, раз за разом совершающего одни и те же ошибки, мы могли бы воспользоваться системой Холмса, выбраться из трясины и научиться делать правильные выводы?
Трудности правильной дедукции: наш внутренний рассказчик за рулем
Трое отпетых бандитов положили глаз на Эбби-Грэйндж – поместье сэра Юстеса Брэкенстолла, одного из богатейших жителей Кента. Однажды ночью, думая, что все в доме спят, злоумышленники проникли в дом через окно столовой, намереваясь ограбить богатое поместье так же, как две недели назад ограбили соседнее. Но их планы были сорваны: в комнату вошла леди Брэкенстолл. Ее оглушили ударом по голове и привязали к одному из стульев в столовой. Ограбление прошло бы по плану, если бы странный шум не привлек внимание сэра Брэкенстолла. Ему повезло меньше, чем его жене: хозяина дома ударили по голове кочергой, и он замертво рухнул на пол. Грабители поспешно забрали из буфета столовое серебро, но были настолько взбудоражены убийством, что вскоре сбежали. Однако прежде они распили бутылку вина, чтобы успокоить нервы.
По крайней мере, так обстояло дело, по словам единственной оставшейся в живых свидетельницы, леди Брэкенстолл. Но в рассказе «Убийство в Эбби-Грэйндж» лишь немногое действительно оказывается таким, как выглядело.
Повествование кажется
вполне правдоподобным. Показания леди подтверждает ее горничная Тереза, все улики указывают на то, что события развивались именно так, как описывают женщины. И все-таки что-то настораживает Шерлока Холмса. «Мой опыт, моя интуиция восстают против этого, – говорит он Ватсону. – Все неправильно, готов поклясться, что все неправильно» [18] . Холмс начинает перечислять возможные слабые места версии, и детали, которые по отдельности выглядели правдоподобно, теперь, рассматриваемые вместе, бросают тень сомнения на вероятность именно такого развития событий. А уж когда речь заходит о бокалах для вина, Холмс убеждается, что он прав. «Но хуже всего эти бокалы», – говорит он товарищу.«– Что вам дались эти бокалы?
– Вы можете представить их себе?
– Могу.
– Леди Брэкенстолл говорит, что из них пили трое. Не вызывает это у вас сомнения?
– Нет. Ведь вино осталось в каждом бокале.
– Но почему-то в одном есть осадок, а в других нет… Вы, наверное, это заметили? Как вы можете объяснить это?
– Бокал, в котором осадок, был, наверное, налит последним?
– Ничего подобного. Бутылка была полная, осадок в ней на дне, так что в третьем бокале вино должно быть точно такое, как и в первых двух. Возможны только два объяснения. Первое: после того как наполнили второй бокал, бутылку сильно взболтали, так что весь отстой оказался в третьем бокале. Но это маловероятно. Да, да, я уверен, что я прав.
– Как же вы объясняете этот осадок?
– Я думаю, что пили только из двух бокалов, а в третий слили подонки, поэтому в одном бокале есть осадок, а в двух других нет. Да, именно так и было. Но тогда ночью в столовой было два человека, а не три».
Что известно Ватсону о свойствах вина? Рискну предположить, что немного, но, когда Холмс задает ему вопрос об осадке, у Ватсона уже готов ответ: должно быть, бокал с осадком наполнили последним. Объяснение выглядит достаточно разумно, однако взято с потолка. Ручаюсь, Ватсон даже не задумался бы об этой детали, если бы Холмс не указал на нее. Но, отвечая на вопрос, Ватсон охотно предложил разумное объяснение. Ватсон даже не понял, что произошло, и, не останови его Холмс, доктор отложил бы в памяти этот момент как еще одно подтверждение подлинности изначальных показаний, а не как возможную дыру в канве рассказа.
Если бы не Холмс, подход Ватсона к изложению сюжета был бы естественным и интуитивным. Если бы не настойчивость Холмса, нам было бы невероятно трудно сопротивляться нашему стремлению создавать повествования, рассказывать истории, даже если они верны лишь отчасти или совсем не верны. Нам нравится простота. Нравятся конкретные соображения. Нравятся причины и мотивы. Мы отдаем предпочтение интуитивно понятным вещам (даже если интуиция нас подводит).
С другой стороны, нам неприятен любой фактор, который стоит на нашем пути к простоте и причинно-обусловленной конкретности. Неопределенность, случайность, произвольность, нелинейность – все это угрозы для нашей способности давать объяснения, причем давать их быстро и якобы логично. В итоге мы делаем все возможное, чтобы избавляться от этих угроз при каждом удобном случае. Точно так же, как, увидев бокалы с неодинаково прозрачным вином, мы решаем, что в последний наполненный бокал попал весь осадок; мы, понаблюдав, как спортсмен несколько раз подряд попал мячом в корзину, делаем вывод, будто игрок обязательно попадет туда еще раз («ошибка горячей руки»). И в том и в другом случае мы пользуемся слишком малым количеством наблюдений. Когда речь идет о бокалах, мы имеем в виду лишь одну бутылку, но не знаем характеристик других подобных бутылок при различных обстоятельствах. В случае с баскетболом мы исходим лишь из результатов за краткий период (закон малых чисел), а не из неравномерности, присущей игре любого спортсмена, – неравномерности, которая может проявиться на более длительном временном отрезке. Или приведем обратный пример: нам кажется, что при подбрасывании монеты с большей вероятностью выпадет орел, если до этого несколько раз выпадала решка («ошибка игрока»), но мы забываем, что в коротких последовательностях не обязательно проявляется распределение пятьдесят на пятьдесят, характерное для длинных последовательностей.
Когда мы объясняем, почему произошло какое-либо событие, или делаем выводы касательно вероятной его причины, интуиция зачастую подводит нас, так как мы хотим, чтобы события были более контролируемыми, предсказуемыми и причинно-обусловленными, чем на самом деле.
Из этих предпочтений вытекают ошибки суждений, которые мы допускаем, когда не удосуживаемся задуматься. Мы склонны делать выводы так, как не следовало бы, опережая факты, как высказался бы Холмс, и зачастую невзирая на них. Как только сочетание деталей «имеет смысл», невероятно трудно посмотреть на них же под другим углом.