Выпашь

До самого шоссе Великий Князь ехал шагом. Потом закурила пылью мягкая обочина — пошли рысью.

Солнце спускалось к Днестру. Было спокойно и тихо в теплом вечернем воздухе.

VIII

Ополченцы, дагестанцы и ингуши сидели в окопах заблаговременно укрепленной инженерами позиции. На станции Званец начальник участка, командир Заамурской конной бригады, полковник Дракуле, Аранов и толстый прапорщик с голубыми в серебре погонами Ингушского полка пили чай с шоколадом. Знойный день догорал.

От заамурцев был послан в сторону Подлещиков боевой разъезд из восьми солдат при красавце подпрапорщике.

В той стороне, скрытой мягким перегибом пологого холма, поросшего низкой пшеницей, два раза начиналась и сейчас же прекращалась ружейная трескотня. Но так было весь день, и никто на это не обратил внимания.

От станции, от прозрачных кружевных акаций потянулись длинные, холодные тени.

— Ну, вот и день к концу, — вздыхая, сказал Дракуле. — Бог даст, додержимся до смены.

Все промолчали. Слышно было, как толстый прапорщик шумно дул на горячую кружку с темным и мутным чаем да за станцией скверными словами ругались кашевары ополченских рот.

— Это что? — настораживаясь и протягивая руку к путям, сказал Аранов. Его бледное, болезненное, не поддающееся загару лицо выразило тревогу и безпокойство.

Слева и даже, — так показалось, — сзади пропела протяжно излетная пуля. Другая щелкнула по перрону.

Все встали. Начальник участка и Дракуле пошли к краю платформы. Над станцией определенно свистали пули. И совсем невероятно было их направление.

— Но ведь там… целая бригада генерала Бунте, — сказал дрогнувшим голосом Дракуле.

— Да, должна была быть.

Из-за перегиба холма, скрывавшего небосвод, показались скачущие на белых лошадях люди.

— Сейчас узнаем, в чем дело, — сказал начальник участка.

— От этих ополченцев всего можно ожидать.

— Нет… Это австрийцы… Их это выстрелы.

За скатом, и, казалось, совсем уже недалеко, двоили австрийские выстрелы: "та-пу!.. та-пу!.. та-пу!.." И все посвистывали над станцией на ветер пущенные пули.

Рослый прапорщик — на груди призовая цепочка из скрещенных ружей — подскакал к станции и у самого перрона вкопал широкогрудого монгола в песок. Начальник участка быстро подошел к нему.

— Что скажешь, молодец?

— Ваше превосходительство, и двух верст отседова нет, идет наша пехота сюда цепью… А за ею, следом все поле, сколько видать, до самой реки — неприятель…

Я насчитал шесть цепов у его. Идут и постреливают. Ходко идут… И двадцати минут не пройдет — здеся будет.

Лицо начальника участка покрылось темною краскою.

— Этого не может быть, — резко крикнул он. — Вы ошиблись, подпрапорщик!

— Ваше превосходительство…

Но генерал его не слушал. Развивая полами легкой желто-серой черкески, он быстро пошел к станционному двору, где в тени акаций были вестовые с лошадьми.

— Бурханов, — крикнул он.

Из толпы выделился стройный черкес с алым башлыком за плечами. Он побежал с двумя лошадьми к генералу.

— Прикажешь что-нибудь сказать по телефону в штаб? — спросил генерала Дракуле.

Генерал, не ответив, проверил пальцем подпруги седла своей лошади.

— Ты понимаешь… Там великий князь… Там обозы всего корпуса… Паника будет…

— Нехорошо, — говорил, задыхаясь от волнения, Дракуле.

Генерал уже сидел в седле на небольшой чистокровной, поджарой рыжей лошади.

— Пока я не вернусь — ничего не говори… Я сам все скажу…

— Твое дело… Великий Князь, однако… Предупредить надо.

— Э! голубчик, лучше тебя знаю, — с отчаянием крикнул генерал.

Он сжал ногами лошадь и стрелою кинул ее на холм, к тому перегибу, откуда прискакал только что подпрапорщик. Навстречу пулям. Далеко сзади него, рея алым башлыком, скакал, нахлестывая плетью лошадь, его ординарец черкес Бурханов.

Дракуле и Аранов остались на краю перрона.

— Что он?.. с ума сошел? — пожимая плечами, сказал Дракуле.

— Да… положеньице. Кажется, еще не было такого, — проговорил, поджимая тонкие губы Аранов.

И оба, беззаветно храбрые люди, опустив головы, пошли к оставленному ими чаю.

Почувствовавшие что-то опасное ополченские кухни, сопровождаемые кашеварами, гремя и звеня, поехали рысью, удаляясь от станции. И по тому, как быстро опустели от нестроевого люда станционные дворы, всем стало ясно:

Надвигалась катастрофа!

IХ

Петрик сидел с Кудумцевым и Ферфаксовым на краю оврага. Он проследил, как уехал со станции Великий Князь. Он успокоился: Великому Князю не грозила опасность.

Обстрел станции кончился, и опять стояла тишина. Где-то далеко, у самых Подлещиков, постреливали, но уже к этому привыкли, и выстрелы эти дополняли и точно подчеркивали мирную тишину окружающих балку полей.

Говорили о конных атаках.

— Я считаю, — сказал Кудумцев, — что при современном огне кавалерийские атаки абсолютно невозможны. Видал, как взяли в оборот станцию?.. Ну, так же возьмут и кавалерию… Да, просто, лошади не пойдут на этот грохот разрывов.

— Моя пойдет, — спокойно сказал Петрик. Он перекусил зубами бывший у него во рту стебелек и, выплюнув конец, добавил: — да ведь они, атаки-то эти, были, однако — и какие удачные… Слыхал про атаку барона Врангеля?.. А как Саблин атаковал!.. Мой знакомый!.. — В голосе Петрика прозвучала гордость.

— Случай.

— Э, милый мой… На войне всегда и везде случай. Вот и Суворову говорили, что ему де везет… Счастье… А знаешь, что он ответил?

Кудумцев промолчал.

— Сегодня счастье, завтра счастье — надо же когда-нибудь и ум.

— Сказки арабские!.. Не те времена теперь!.. Какой огонь!..

— Вот мы учили в тактике, что конница может атаковать преимущественно потрясенную боем, разбитую, отступающую пехоту. А я думаю… я думаю… Наоборот…

Петрик замолчал. Ему жаль было исповедывать свои затаенные, годами взлелеенные мысли и мечты перед человеком, не могущим их понять. Он сорвал новую былинку и закусил ее зубами.

— Ты думаешь? — с живым интересом спросил Ферфаксов.

Петрик посмотрел на его оживленное, до предела, до черноты загоревшее лицо и сказал: