Выпашь
Шрифт:
Как-то разом, порывом, и опять без команды, лавы сорвали и понесли карьером.
Петрику пришлось попустить Одалиску, чтобы солдаты его не обогнали. Он огляделся.
Левее, на месте командира 2-ой сотни, скакал белый коренастый монгол Бананова, но самого Бананова на нем не было. Не было и трубача. Петрик посмотрел назад.
Сколько там белых пятен легло по зеленому полю! Оно все, точно клочьями снега, было ими усеяно. Петрик отвернулся и взглянул на командира полка. Старый Ржонд вдруг склонился на шею своего кабардинца и упал. Нога осталась в стремени.
Волочащееся тело остановило старого коня. И только тогда Петрик услыхал жуткий и непрерывный свист пуль.
— Господи помилуй? — мелькнула в голове короткая, жадная молитва.
И больше не было ни мыслей, ни соображения.
В то же мгновение дикое и жуткое раздалось «ура». Петрик оказался против растерянно стоявшего, расставившего ноги австрийского пехотинца. Петрик был от него в таком расстоянии, в каком ставили на учебной рубке чучела. И австриец стоял неподвижно, как чурбан. Петрик рубанул. Было ощущение тяжелого вязкого удара, и слегка засушило руку в кисти.
Точно этим ударом Петрик остановил бешеный огонь неприятеля. Сразу стало томительно тихо, как было тихо до этой атаки. Не стреляли пушки за рекою, не били ружья, и Петрик задержал скок Одалиски. Теперь все стало яснее. Сон проходил. Петрик видел, как солдаты сгоняли в толпы пленных австрийцев.
Ферфаксов скакал наискось к Петрику. С ним было человек пять солдат.
— Пет Се-ич… Пет-Се-ич! — задыхаясь, кричал он, и концом шашки показывал вправо и вперед. Там, куда он показывал, были низкие кусты. У этих кустов мостилось теперь человек восемь австрийцев, и Петрик ясно увидал: они устанавливали пулемет. Он сейчас же понял Ферфаксова. Он крикнул в пространство, — никого близко не было, — "за мной"! и бросил Одалиску на пулемет.
Дуновением смерти задул пулемет. Пламя мелькало из дрожащего ствола. Петрика резко ударило по груди и по животу. Он закрыл на мгновение глаза. Ему казалось, что он все еще скачет. Но, когда он открыл глаза, пулемет был в том же расстоянии — шагах в шестистах от него. Ферфаксов и солдаты почему-то опередили Петрика.
Они налетели на пулемет, и, срываясь с лошадей, падали на него. Человека четыре австрийцев бежали в стороны от кустов. Петрик собрал все свои силы, чтобы понять, что же случилось. И с тоскою в сердце осознал, что он не скачет, а сидит в очень неловкой позе на земле. Шашка с намотанным на кисть темляком тяжело давила ему руку. В двух шагах лежала Одалиска. Она жалобно застонала. Петрик хотел подойти к ней. Но он не мог встать.
От страшного ощущения безпомощности и неподвижности ставшего точно чужим тела зашевелились под фуражкою волосы. Стоны Одалиски были еще страшнее и мучительнее, и Петрик собрал все свои силы и пополз к ней.
"Я ранен?.. Куда я ранен?" — впервые понял он. Одалиска почуяла хозяина. Она с несказанно печальный вздохом приподняла голову, чуть слышно, одними храпками, коротко успокоено заржала и положила голову на колени Петрику.
Сердце Петрика точно облилось кровью.
— Что с тобою, милка? — прошептал он сухими губами и хотел поцеловать лошадь в полуприкрытые веками страдающие глаза. Но сейчас же ужасная боль во всем теле сломила его. Грудь, живот, ноги — все было залито чем-то горячим и липким. У Петрика потемнело в глазах. Божий день померк перед ним. Быстро крутясь, — отчего мучительная подступала к горлу тошнота — стремительным ураганом понеслись мысли и воспоминания.
Темнело кругом. Точно ночь наступала. Заледенили ноги.
Спина безсильно согнулась. Не было более силы в хребте. Кровь залила лицо.
Что-то холодное коснулось пылающих щек. Петрик упал ничком. Запах земли вошел
в него. Что-то родное и далекое было в нем.Пахло… Когда и где так пахло? Но уже не мог вспомнить. Очнулся на миг. Ему казалось, что он прошептал, но он только подумал:
— Благодарю тебя, Господи, что послал мне солдатскую смерть!
И повернулся лицом к небу.
ХI
Ферфаксов сидел на траве подле пулемета. Он гладил его по кожуху, как гладил когда-то свою собаку Бердана и безсмысленно говорил: — "пулемет… мой пулемет… вот и пулемет… и ничего такого"..
Лысенко в залитой кровью — не своей, а чужой, — рубахе держал за поводья трех лошадей. Солдат Рудь, громадный, тяжелый, лежал, раскинув крестом руки, в двух шагах от него. Похилко пучком сорванной травы стирал кровь с белой шеи своей монголки. Кругом было напряженно, ужасно, нестерпимо тихо. Ферфаксову казалось, что никого больше от их полка не осталось — Лысенко и Похилко живые — Рудь мертвый. Весь мир сомкнулся около пулемета, как в кружке, который видишь в бинокль.
Ферфаксов ни о чем не думал, но каждым нервом, каждою жилкою ощущал, что он-то жив, здоров, цел и невредим. Чудо вынесло его — и вот этих двух: Лысенко и Похилко, из ада, куда он попал, сам не понимая как.
"И артиллерия нас била… И стреляли… и пулеметы"…
Он опять погладил пулемет по кожуху и уже более сознательно сказал:
— Пронесло… Пулемет… А ведь это же мой пулемет!
Гордость засверкала в его глазах и чуть расширилось поле зрения. Но лежащие недалеко от него Петрик и Одалиска еще не вошли в него.
Сзади, оттуда, откуда они скакали, раздался знакомый сигнал.
Кавалерийская труба пела и надрывалась, играя «сбор». Тогда вдруг все стало ясно и четко видно. Ферфаксов увидал прежде всего их бригадного. Он был еще далеко, примерно в версте. Он стоял на поле, и за ним был трубач, игравший сбор.
Ферфаксов, Похилко и Лысенко сели на лошадей.
— Захвати пулемет, — сказал Ферфаксов.
— Понимаю, — ответил Лысенко.
Когда тронулись, Ферфаксову казалось, что по тускнеющему в угасающем дне полю только они трое и идут. Они тронули шагом. Потом заржавшие лошади напомнили им, что по сигналу «сбор» полагается собираться рысью.
Тогда Ферфаксов с удивлением разглядел, что поле покрыто всадниками на серых лошадях, так же, как и они, рысью идущими на сбор.
Стороною, человек двадцать заамурцев гнали толпу людей в синеватых шинелях.
"Батюшки! — подумал Ферфаксов, — да ведь это же пленные!" И, угадывая его мысли, Похилко, широко улыбаясь, сказал:
— Человек надо быть — поболе двухсот наши забрали…
Ферфаксов проезжал мимо Петрика и Одалиски. Оба показались ему мертвыми. Он снял фуражку и перекрестился. Первым намерением его было слезть, но труба настойчиво звала его. "Может быть, снова в бой"? Повинуясь ее зову, Ферфаксов толкнул шпорами коня и галопом проскакал мимо Петрика.
Кругом томящая и жуткая стала тишина. Ее разрывали звуки сигнальной трубы, повторявшие сигнал сбора.
ХII
Собрались и подсчитались. Ни Старого Ржонда, ни Кудумцева, ни Бананова, ни Петрика не оказалось перед полком. Ферфаксов стал перед сотнею. Едва два взвода набралось за ним.
Генерал в черкеске подскакал к полку. Он горячо, сорвав с головы рыжую папаху, несколько раз благодарил полк за блестящую несравненную лихую атаку, спасшую положение, обнял и поцеловал их бригадного, приказал подсчитать трофеи, составить сведения об убитых и раненых, и вихрем умчался к станции Званец.