Выпуск 2. Пьесы для небогатых театров

ЧЕРТ. Вот только об фокстрот можно сломать себе зубы.

Черт и Чертова невеста похохатывают, целуются, переглядываются. Переглядываются, похохатывают, целуются.

Свет гаснет.

Зажигается настольная лампа, за столом сидит Борис Наумович.

Неподалеку стоит Шарковский, бледный и растрепанный.

БОРИС НАУМОВИЧ. Садитесь, Шарковский.

Шарковский садится.

Мне сказали, что вы хотели меня видеть.

ШАРКОВСКИЙ. Возможно, это так.

БОРИС НАУМОВИЧ. Слушаю вас.

ШАРКОВСКИЙ. Что я должен говорить?

Борис Наумович невзначай поворачивает лампу так, что ее яркий направленный свет бьет точно в лицо Шарковского.

БОРИС НАУМОВИЧ. Что вы хотели мне сказать?

ШАРКОВСКИЙ. Должно быть, это уже не важно.

Борис Наумович записывает.

БОРИС НАУМОВИЧ. Я могу немного вам помочь, задавая вопросы.

ШАРКОВСКИЙ. Мне больше помогли бы, если бы не обращали на меня внимания. Если бы меня забыли.

Борис Наумович записывает.

БОРИС НАУМОВИЧ. Вы хотите нас оставить?

ШАРКОВСКИЙ. Едва ли где-нибудь мне было бы лучше или хуже.

БОРИС НАУМОВИЧ. Во всяком случае, здесь есть люди, расположенные к вам, люди, которые могли бы вас понять.

ШАРКОВСКИЙ. Это самое первое, что необходимо для того, чтобы меня уничтожить.

БОРИС НАУМОВИЧ. Должен предупредить вас, Шарковский. Вы даете мне основания полагать, что вы считаете, будто все окружающие настроены к вам враждебно.

ШАРКОВСКИЙ. Этого не было в моих словах. Тем более — расположение опаснее враждебности.

БОРИС НАУМОВИЧ. Вы хорошо сегодня спали?

ШАРКОВСКИЙ. Ночью во сне я видел вас, Борис Наумович, утром я проснулся с мыслью о вас, Борис Наумович, и теперь я снова вижу вас.

БОРИС НАУМОВИЧ. У вас бывают повторяющиеся сновидения?

ШАРКОВСКИЙ. Во всяком случае, они тревожат не более, чем повторяющаяся явь.

Борис Наумович записывает.

БОРИС НАУМОВИЧ. Кошмары?

ШАРКОВСКИЙ. Такие же, как всегда и повсюду.

БОРИС НАУМОВИЧ. Вас беспокоят головные боли?

ШАРКОВСКИЙ. Нет.

БОРИС НАУМОВИЧ. Изнурительные?

ШАРКОВСКИЙ. Да.

БОРИС НАУМОВИЧ. Значит, боли изнурительные, но не они вызывают наибольшее беспокойство? Запишем.

ШАРКОВСКИЙ. Да.

БОРИС НАУМОВИЧ. Страдали венерическими заболеваниями? Туберкулезом? Гепатитом?

ШАРКОВСКИЙ. Нет.

БОРИС НАУМОВИЧ. То есть, болезни, прежде имевшие место, вы не связываете со страданиями?

ШАРКОВСКИЙ. Да.

Борис Наумович записывает.

БОРИС НАУМОВИЧ. Полагаете ли вы скрытность допустимым средством достижения личной свободы?

ШАРКОВСКИЙ. Необходимым. Но не достаточным.

БОРИС НАУМОВИЧ. Считаете ли вы возможным лгать, изворачиваться во имя душевного спокойствия?

ШАРКОВСКИЙ. Слишком сильное средство ради слишком незначительной цели.

БОРИС НАУМОВИЧ. Вы по-прежнему не хотите видеть ваших близких?

ШАРКОВСКИЙ. Когда я вижу рыбок в аквариуме, меня всегда охватывает ощущение ужаса. В самом деле, не существует зрелища страшнее.

БОРИС НАУМОВИЧ. Вы полагаете, что жизнь на свободе — участь более завидная?

ШАРКОВСКИЙ. Разумеется, нет.

Борис Наумович записывает.

БОРИС НАУМОВИЧ. Вы, Шарковский, пока чувствуете себя неспособным без остатка отдаться вашим искусствам, не так ли?

ШАРКОВСКИЙ. Я очень устал.

БОРИС НАУМОВИЧ. Следует изучать влияние субъективного фактора усталости на клиническую картину вашего изощренного миросозерцания. Запишем.

ШАРКОВСКИЙ. Да.

БОРИС НАУМОВИЧ. Приходилось ли вам когда-нибудь желать смерти вашим близким?

ШАРКОВСКИЙ. Тем более, чем более я их жалел.

БОРИС НАУМОВИЧ. Готовы ли вы были в таких случаях причинить им вред?

ШАРКОВСКИЙ. Увы, я не способен был их казнить своим милосердием.

БОРИС НАУМОВИЧ. Часто у вас бывают бессонницы?

ШАРКОВСКИЙ. Бессонница мне снится даже во сне.

БОРИС НАУМОВИЧ. Страх смерти?

ШАРКОВСКИЙ. Едва ли чаще страхов существования.

БОРИС НАУМОВИЧ. Ваше решение оставить страну было внезапным или давно вынашивалось вами?

ШАРКОВСКИЙ. Страна оставила меня. Я осиротел и задумался.

БОРИС НАУМОВИЧ. В какой мере на вас влияет иное виртуозное слово, услышанное вами или прочитанное?

ШАРКОВСКИЙ. Ныне во мне вытоптана всякая поросль, и никакое слово не может посеять новой.

БОРИС НАУМОВИЧ. Ну, хорошо. Прочтите и распишитесь. ( Пододвигает Шарковскому свои записи.) Внизу на каждой странице.

ШАРКОВСКИЙ. Какое поставить число?

БОРИС НАУМОВИЧ. Можете завтрашнее. Как на молоке.

Свет гаснет.

Зажигается свет. Шарковский один; читает дневник.