Выпусти птицу!

за Пиренеи несли через снег.

Свернуто в трубку запретное небо,

но только небом жив человек.

Не протрубили трубы господни

над катастрофою мировой –

в трубочку свернутые полотна

воют архангельскою трубой!..

Кто целовал твое поле, Россия,

пока не выступят

васильки?

Твои сорняки всемирно красивы,

хоть экспортируй их, сорняки.

С поезда выйдешь – как окликают!

По полю дрожь.

Поле пришпорено васильками,

как ни уходишь – все не уйдешь…

Вечером выйдешь – будто захварываешь,

во поле углические зрачки.

Ах, Марк Захарович, Марк Захарович,

все васильки, все васильки…

Не Иегова, не Иисусе,

ах, Марк Захарович, нарисуйте

непобедимо синий завет –

Небом Единым Жив Человек.

Петрарка

Не придумано истинней мига,

чем раскрытые наугад –

недочитанные, как книга, –

разметавшись, любовники спят.

«Не возвращайтесь к былым возлюбленным…»

* * *

Не возвращайтесь к былым возлюбленным.

Былых возлюбленных на свете нет.

Их дубликаты –

как домик убранный,

Где они жили немного лет.

Вас встретят лаем собачка белая,

и расположенные на холме

две рощи – правая,

а позже левая –

повторят лай про себя во мгле.

Два эха в рощах живут раздельные,

как будто в стереоколонках

двух.

Все, что ты сделаешь,

что я наделаю, –

они разносят по свету вслух.

А в доме эхо уронит чашку,

ложное эхо предложит чай,

ложное эхо оставит на ночь,

когда ей надо бы закричать:

«Не возвращайся ко мне, возлюбленный.

Мы были раньше. Меня здесь нет,

две изумительные изюминки

хоть и расправятся тебе в ответ…»

А завтра вечером, на поезд следуя,

вы в речку выбросите ключи.

И роща правая, и роща левая

вам вашим голосом прокричит:

«Не оставляйте своих возлюбленных!

Былых возлюбленных на свете нет…»

Но вы не выслушаете совет.

Выпусти птицу!

Что с тобой, крашеная, послушай?

Модная прима с прядью плакучей,

бросишь купюру –

выпустишь птицу.

Так что прыщами пошла продавщица.

Деньги на ветер, синь шебутная!

Как щебетала в клетке из тиса

та аметистовая

четвертная –

«Выпусти птицу!»

Ты оскорбляешь труд птицелова,

месячный заработок свой горький

и «Геометрию» Киселева,

ставшую рыночною оберткой.

Птица тебя не поймет и не вспомнит,

люд сматерится,

будет обед твой – булочка в полдник,

ты понимаешь? Выпусти птицу!

Птице пора за моря вероломные,

пусты лимонные филармонии,

Пусть не себя –

из неволи и сытости

выпусти, выпусти…

Не понимаю, но обожаю

бабскую выходку на базаре.

«Ты дефективная, что ли, деваха?

Дура – де-юре, чудо – де-факто!»

Как ты ждала ее, красотулю!

Вымыла и горнице половицы.

Ах, не латунную, а золотую!..

Не залетела. Выпусти птицу!

Мы третьи сутки с тобою в раздоре,

чтоб разрядиться,

выпусти сладкую пленницу горя,

выпусти птицу!

В руки синица – скучная сказка,

в небо синицу!

Дело отлова – доля мужская,

женская доля – выпустить птицу…

…Наманикюренная десница,

словно крыло самолетное снизу,

в огненных знаках

над рынком струится,

выпустив птицу.

Да и была ль она, вестница чудная?..

Вспыхнет на шляпе вместо гостинца,

пятнышко едкое и жемчужное –

память о птице.

У озера

Прибегала в мой быт холостой,

задувала свечу, как служанка.

Было бешено хорошо,

и задуматься было ужасно!..

Я проснусь и промолвлю: «Да здррра-

вствует бодрая температура!»

И на высохших после дождя

громких джинсах – налет перламутра.

Спрыгну в сад и окно притворю,

чтобы бритва тебе не жужжала.

Шнур протянется в спальню твою.

Дело близилось к сентябрю.

И задуматься было ужасно,

что свобода пуста, как труба,

что любовь – это самодержавье.

Моя шумная жизнь без тебя

не имеет уже содержанья.

Ощущение это прошло,

прошуршавши по саду ужами…

Несказаемо хорошо!

А задуматься – было ужасно.

Сон

Мы снова встретились. И нас

везла машина грузовая.

Влюбились мы – в который раз!

Но ты меня не узнавала.

Меня ты привела домой.

Любила и любовь давала.

Мы годы прожили с тобой.

Но ты меня не узнавала!

Старая фотография

Нигилисточка, моя прапракузиночка!

Ждут жандармы у крыльца

на вороных.

Только вздрагивал,

как белая кувшиночка,

гимназический стоячий воротник.

Страшно мне за эти лилии лесные,

и коса, такая спелая коса!

Не готова к революции Россия.

Дурочка, разуй глаза.

«Я – готова, отвечаешь, –

это – главное…»

А когда через столетие пройду,

будто шейки гимназисток

обезглавленных,

вздрогнут белые кувшинки на пруду.

Разговор с эпиграфом