Вышиванка для Маугли

ХОЛОДНАЯ ЭТНИЧЕСКАЯ

Короче, с каждым днем наше с Хрыстыной счастье начало всё больше накрываться медным тазом. И вроде почти ничего не изменилось – я по-прежнему ее любил и хотел, но у меня было такое чувство, что этой любви стало что-то мешать – как будто в презерватив несколько песчинок попало. Таких себе маленьких, почти невидимых, но которые могут угробить любое райское наслаждение.

«Любовная лодка разбилась о быт», - написал когда-то Маяковский за несколько дней до своего рокового выстрела в сердце. Так и наше суденышко напоролось на что-то, куда более страшное, чем быт, и стало тонуть. Иногда такая безнадега накатывала, что даже жить не хотелось, знаешь, тяжелая вещь – крушение иллюзий. Я вдруг стал замечать, что всё, что мне раньше нравилось, теперь наоборот вызывает раздражение и неприязнь. Ежедневное ношение вышиванки порядком поднадоело, и если б не Хрыстына, я давно сменил бы ее на нормальную рубашку. Телевидение, казавшееся мне сначала открытым и свободным, теперь тоже вызывало оскомину – оно явно не отражало ситуацию в стране и было не менее подконтрольным власти, чем в России. Украинская мова всё чаще ассоциировалась с каким-то оскорблением и унижением. У меня даже от моих любимых вареников стало сводить горло, а после украинского борща – каждый раз мучила изжога. И от названий на этикетках типа «Горилочка» или «Огирочки» веяло какой-то слащавой приторностью. А от детских голосов, пискляво объявляющих станции метро, хотелось даже уши заткнуть. Что-то во всём этом было ненормальное, притворное, что ли, похожее на рюшечки, бантики, окантовочки на платьях самой главной украинки.

Я даже уже стал замечать недостатки и у самой Хрыстыны, которая мне всегда казалась безупречно красивой. Я вдруг обнаружил, что у нее на лице какие-то слишком крупные поры, а пальцы на руках толстоватые. И еще то, что она вся - от ног до спины - покрыта легким волосяным покровом, то, что меня прежде умиляло, так теперь стало даже пугать. Я стал смотреть на нее, как через увеличительное стекло, или, может, это я раньше смотрел через уменьшительное. Короче, что тут рассказывать - всё явно двигалось к финалу, и он быстро наступил - окончательно и к тому же прилюдно.

Место, в котором наша лодка успешно пошла ко дну, называлось очень даже символично - ресторан «Посейдон». Мы в нем вчера небольшой компанией собрались отметить юбилей – пять лет магазину Хрыстыны. Кроме нас двоих был Хрыстин брат со своей девушкой Маричкой и еще их один родственник – Йосып Панасович. Он в этом магазине то ли бухгалтер, то ли товаровед – я так и не понял. Пока делали заказ, к брату-телеведущему пару раз подходили какие-то его поклонницы и просили автографы, которые он охотно раздавал.

Первый тост у нас был за Хрыстин бизнес, второй за Украину, третий еще за что-то, ну всё, как полагается. А вот четвертый или, может, пятый тост именитый брательник предложил выпить за то, чтоб «на всiх ворогiв рiдної неньки звалилися такi лиха, вiд яких вони позагиналися! Щоб саджали хлiб – виростав бур`ян, бурили нафту – лилася багнюка, пили воду – а там отрута». Я уже было поднес рюмку к губам, но остановился.

– Погодите, - говорю, - а про каких врагов мы говорим?

Все тоже застыли.

– Как про каких? – удивился Хрыстин брат. – Ты не знаешь разве, где по улицам Медведевы ходят?

Я молча поставил рюмку на стол.

– Ты что, Юрко? Пей давай, или горилка тебе наша уже не в радость?

– Нет, ребята, мне не в радость, как вы к России относитесь. Какой она нам враг?

– Не враг, а кто? Они ракеты на нас свои направить грозятся - из братских чувств? А Крым вечно подначивают, своим называют - по-дружески, да? А пятую колонну укрепляют информационными подпорками - из великой любви к нам? Пей давай, а то поругаемся.

Я снова взял рюмку, встал и резко вылил ее через плечо. Скажу честно, сам от себя не ожидал такого поступка – как будто на секунду моя рука вдруг стала рукой Москвы. И молча сел. Мне вдруг стало легко - я как будто освободился от чего-то, что на меня последнее время давило. Хрыстына ахнула, Маричка прижала пальцы к губам, Хрыстин брат неотрывно уставился на меня – я думал, он сейчас бросится с кулаками – прямо через стол. Но он не бросился, а наоборот расплылся в улыбке:

– Добре, Юра, добре… - сказал он. – Ну раз не хочешь, то и не надо. У нас никого насильно не заставляют.

Вспыхнувший было конфликт угас, и все дружно принялись работать ножами и вилками. Но напряженность и недосказанность остались – чувствовалось, что новое пламя обязательно вырвется опять. Хрыстин брат искоса время от времени зыркал на меня, и я тоже посматривал на него без особой приязни – я больше не собирался спускать ему, или кому бы то ни было ещё, даже малейшей колкости или пренебрежения в сторону России, а значит и в мою сторону. И не важно, что я в Украине, сижу и кушаю сытные украинские блюда – я не за них в далекой Сибири собачился со своими сослуживцами, защищая желание малороссов быть великоукраинцами. Да только они, как я понял, таковыми не стали!

Бензинчика в затухший огонь неожиданно для всех плеснул бухгалтер Йосып Панасович. Он на самом деле наоборот хотел только всё сгладить и перевести разговор на другие материи, да вот только дебет и кредит сегодняшнего застольного разногласия свести к мирному балансу уже было невозможно.

– Хочу сказаты тост, - молвил Йосып Панасович на суржике. – Давайте выпьемо за природную людскую доброту нашого народу, за то, что мы самая працьовытая и невойовнычая нация у свити. Мы усих любымо и усих поважаемо. У нашому гимни навить лютых ворогив называют «вороженьками» - «згынуть наши вороженьки, як роса на сонци» - з чистою росою их поривняли… Ось яки мы добри!

– Да липовая ваша доброта, - не выдержал я.
– В российском гимне так вообще ни слова про врагов нет - не нужны они нам. А вы своих врагов выдумываете и пестуете, потому что вам без них и жить незачем было бы - вы даже в мирное время всё еще на войне.

– Так ведь это Россия сама нас к этому… - попытался возразить Йосып Панасович.

– Да Россия тут не при чем – у вас внутри война идет – холодная этническая. В стране десятки наций, но одна - больная титульной манечкой - хочет подмять все другие под себя.

– А это нормально, - подал голос Хрыстин брат, - мы же в Украине живем, и поэтому всё должно быть на украинском! Ведь мова - это тебе не просто мова, это - душа народа.

– Так тем более!
– усмехнулся я.
– Если вы любите свою ридну мову и культуру, если говорите, что это ваша душа, то чего же вы к другим в душу лезете и всё запрещаете? Если вам нравится ваша жена, то и кохайте ее себе в своё удовольствие, что ж вы ее всем другим предлагаете – не люба она остальным, не возбуждает, а некоторым даже уродиной кажется!

– Так чего же ты сюда припхался?

– А дурак был! Я стремился сюда за свободой, за уважением к личности, мне оттуда казалось, что здесь это всё есть или хотя бы зарождается, я ехал за тыщу километров, думая попасть в будущее, а попал назад в прошлое. Даже не в средневековье оказался, а в первобытно-пещерном веке. С племенной психологией и древним укладом. Недаром у вас так любят Трипольскую культуру!

– Ах вот как он заговорил… Смотри, Хрыстя, какую мы путинскую змеюку пригрели! – привстал со своего стула брат, показывая на меня вилкой с наколотым на ней кусочком сала.
– У вас, что ли, державников, личность что-то значит? Да у вас одна геополитика в голове! Оттяпали земли немеряно, настрогали ядерных ракет и машете ими во все стороны, как эти – как эксгибиционисты!