Высоцкий. Спасибо, что живой.

— С мягкой посадкой!

— Да уж! — Севка растирал ушибленное о переднее кресло колено. —Хорошо начинаем.

Леня Фридман стоял на летном поле прямо у трапа в шикарном белом костюме-тройке и, едва только Володя вышел из самолета, замахал руками и бросился навстречу, расталкивая спускавшихся пассажиров.

— Володечка! Мальчики мои дорогие! Пашулик!

Леня обнимал и целовал по очереди Володю,

Пашу, Севу. Перед Толиком он немного помялся, но потом трижды расцеловал и его.

— С приездом! Как дорога? Между прочим, у нас аншлаги! А могло ли быть как-то по-другому? Высоцкий, Кулагин, Таганка—это ж мне и работать не надо. Багаж?

Леонидов дружески похлопал Фридмана по спине:

— У нас четыре места.

— Скромненько. И правильно. Прошу покорно. Встречайте багажичек. — Он указал на пункт выдачи багажа и, крепко взяв под локоть Володю, потянул его к выходу из аэропорта.

Выйдя на улицу, Леня начал вести себя странно. Он озирался по сторонам, заглядывал в лица людей, прохаживаясь, то клал руки в карманы, то скрещивал их на груди. Он попробовал даже посвистеть, но губы его предательски дрожали. Володя закурил, с улыбкой наблюдая за Фридманом. Вдруг Леня, подойдя к нему и прикрыв ладонью рот, взволнованно прошептал:

— Вот вопрос тут какой... А может, не будем работать?

— А что будем делать?

— Я забронировал билет, можно прямо сейчас улететь, но только тебе. Ребят я сам отправлю, завтра. Вот номер брони.

Он разжал кулак, на ладони шариковой ручкой было написано «042/5». Он сжал кулак, отошел на несколько шагов в сторону и тут же вернулся.

— Леня, да что случилось? — удивился Володя.

— Володя, опасно! Могут возникнуть проблемы. Давай одним разом пожертвуем. В Ижевске... Ну, ты в курсе, наверное... Верь мне, я не за себя боюсь. Хотя, конечно, и за себя тоже. Ну вот веришь? Предчувствие!

Володя долго, испытующе смотрел на Фридмана.

— Леня, все будет хорошо. — Он улыбнулся. — Или плохо. Не надо тебе ничего бояться. Вы с ума посходили все. Я сам за все отвечу. Делайте свою работу. А я как-нибудь разберусь.

— Нет, нет. Никто не покушается на твою самостоятельность, Володя, — переполошился Фридман. — Я уважаю тебя. Просто, если ты хочешь, я могу тебя отправить, и все — и больше ничего.

— Не хочу.

— Ну уж если ты сам... не волнуешься, так я чего?.. Пусть все будет, как ты хочешь. Ты сам решил. Я-то кто такой здесь?

Володя слегка приобнял его за плечи:

— Чего ж мы так боимся? Позови их на концерт.

— Кого?

— Да всех: милицию, ОБХСС, руководство местное. Пусть приходят с семьями, с друзьями.

— Это идея! Пусть. И знаешь... я даже сам хотел. А зачем, Володь?

— Начальство в зале — значит, можно.

Леня мгновенно преобразился. Он расправил плечи и с важным видом огляделся вокруг.

— Кстати, да...

еле жесткой посадки ему было не по себе. Он подошел к Нефедову и дернул его за плечо.

— Толя, скажи, он может работать? — Сева указал на курящего на улице Володю.

Толя досадливо выключил камеру.

— Отстань, а? Я же снимаю! Может, не может... Вскрытие покажет.

— Толя, брось свои тупые шутки. Я спрашиваю тебя как врача. Он выдержит? Ну, я не знаю: сердце, сосуды, что там еще... печень?

— Что ты психуешь? Что вы сами себя пугаете? «Толя, скажи. Толя, покажи*. Ну скажу, и что ты сделаешь? —Толик вызывающе смотрел на Кулагина.

Сева растерялся.

— Я что сделаю? Буду хотя бы знать.

— Ага, и еще больше психовать. Не смеши меня. Сидите все у него на загривке и сочувствуете. Кто-то такой же преданный, как ты, впорол ему морфину когда-то, чтоб с похмелья не мучился, пожалел, одним словом...

— А ну иди сюда, говнюк.

Кулагин схватил Нефедова за рубаху и потащил к стеклянной стене, за которой курили Высоцкий и Фридман. Леонидов, стоявший неподалеку, подскочил к спорщикам:

— Э-э! Вы чего?!

Он попытался встрять и разнять их.

— Пусти. Схлопочешь! — пытался освободиться Нефедов.

— Отпусти ты его! — Паша старался оторвать Севу от Нефедова.

Сева, ухватившись за рубаху Нефедова, указал через стекло на Володю:

— Если с ним хоть что-то случится, я тебя убью.

— Да ничего с ним не... — Леонидов почти повис на Севе.

— И тебя тоже, — яростно обернулся Сева к Леонидову и отпустил рубашку Толика. Приглаживая помятый воротничок, Нефедов заговорил, стараясь придерживаться официального тона:

— С нормальной медицинской точки зрения вообще непонятно, как он жив. У меня на руках умирали люди, у которых была тысячная доля его проблем! Тысячная! А он — живет.

Сева понурился:

— И сколько это может продолжаться?

— Сколько Богу будет угодно. Пизанская башня пятьсот лет падает — никак не упадет. Не знаю! Может, год, может, пять, может, неделю. Хочешь помочь? Вон — чемоданы бери.

Троица начала выбирать свои вещи. Затем они вышли на улицу.

Подойдя к Фридману с Володей, Леонидов бодрым голосом, щурясь от южного солнца, отчитался:

— Все! Мы готовы. Куда идем?

— По машинам! — поддержал его тон Фридман. — Дорога долгая. Жара, духота, но в гостинице очень даже хорошо. Володечка, у тебя люкс. Садитесь вы втроем, а мы с Пашей по дороге поболтаем. Ужин в гостинице, и я с вами. Ничего сегодня не ел — сразу сюда. По машинам! Гитарочку в багажничек.

Фридман семенил, подскакивая то к одному, то к другому, переходя с интимного тона на официальный.

На углу площади стояли две «Волги» — новенькая «двадцать четвертая» и видавшая виды старая «двадцать первая».

— Ух ты! Сто лет в такой не ездил! — оживился Володя.

Леонидов заговорщицки прошептал:

— Так это специально для тебя Фридман и подогнал. Садимся.

Володя с Севой нырнули в старенькую «двадцать первую». Нефедов, пометавшись, подсел в нее же. Машины тронулись.