Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

— Обычный исход, но еще не кончена жизнь.

— Конечно, в Николаевске выйдет замуж, да и другие тоже.

— Откуда переселенцы?

— Из Забайкалья, — ответил Буйвид и рассказал, что почти все — не по доброй воле. Богатые откупились — нашли вместо себя замену. Но есть и по охоте, из горнозаводских. Положение у них хуже, чем у крепостных — фактически вечнокаторжные. А на Амуре их ждет вольная жизнь. Коров, лошадей, продовольствие получат и денег выдадут.

— Зачем деньги, кругом ведь тайга? — спросил Бестужев.

— Купцы лавки откроют, да и местные племена охотно берут наши деньги, правда, не ассигнациями, а серебром. — Буйвид придвинулся и шепнул на ухо, что везет пять ящиков монет на двадцать пять тысяч рублей.

— Осядут ли переселенцы, не разбегутся ли?

— А кто разрешит? Ни вернуться назад, ни переехать на другое место они права не имеют.

— Но это же по Аракчееву! — воскликнул Бестужев. — Еще муштру осталось ввести!

— Главная задача поселений — обеспечить судоходство по Амуру, дрова, провиант заготовлять, а дай волю, разбегутся.

— А если место неудачно — земля хлеб не родит или ее вода заливает?

— Только с разрешения губернатора. Впрочем, не беспокойтесь, места хорошие, а россияне — народ живучий. Якутию, Камчатку обжили, а Амур и Сахалин и подавно…

Расставшись с Буйвидом, Бестужев подумал, что, действительно, живуч русский мужик, но сколько горя терпел и еще терпеть будет из-за подобных рассуждений!

УСТЬ-ЗЕЯ

Только пятнадцатого июля караван прибыл в Усть-Зею. Бестужев увидел ряд палаток и большой шатер генерал-губернатора. Муравьев стоял в окружении офицеров.

По его энергичным жестам было ясно, что он распекает кого-то.

Пришвартовав баржу, Бестужев поспешил к Муравьеву. У его резиденции он увидел Буйвида, Кукеля, Раевского и высокого человека в черкеске с газырями. Все они, кроме горца, смотрели на Бестужева с явной тревогой и сочувствием.

— В чем причина задержки? — спросил Муравьев, еле кивнув на приветствие.

— Они вам известны, — ответил Бестужев, — во-первых, маловодье, во-вторых, плохая оснащенность барж — канаты пришли в негодность, якорей мало…

— Где арьергард? — перебил Муравьев.

— Застрял в тридцати верстах.

— Кто возглавляет?

— Был Пьянков, но я отстранил его и…

— Ну и… договаривайте же скорее!

— Вместо него ссыльнокаторжный Митрофан Турчанинов, — увидев удивление Муравьева, Бестужев добавил: — Вполне достойный…

— Так чего же он застрял, этот ваш достойный?

— Ваше высокопревосходительство, я, возможно, виноват, но разговаривать со мной в таком тоне, извините не позволю.

У всех от изумления вытянулись лица, а горец, доселе смотревший куда-то в сторону, невольно положил руку на рукоять кинжала и вперил в Бестужева горящие глаза Покачиваясь с носков на пятки, Муравьев щелкнул хлыстом по голенищу своего сапога и наконец молвил:

— Я, разумеется, не прав… Полтора месяца тут, а все из рук вон плохо: «Лена» застряла на мели, от «Амура» никаких вестей, и вы вот задержались…

Бестужеву стало неловко за то, что генерал-губернатор оправдывается перед ним, и он решил как-то смягчить ситуацию.

— Мальянга говорил, что нынче Амур мелок, как никогда.

— Он тоже вел вас?

— И превосходно — за трое суток верст пятьсот.

— Жаль, пьет, но дело знает. «Лево давай!», «Право давай!» — изобразил его Муравьев, и все облегченно заулыбались. Лишь горец продолжал настороженно смотреть на Бестужева.

— Да, извините, я не представил своего адъютанта — князь Александр Дадешкилиани.

Бестужев качнул головой, тот тоже ответил сдержанным поклоном.

— Ну хорошо, принимайте остальные баржи, а обедать приходите ко мне.

Сев на подведенного коня, генерал-губернатор в сопровождении Дадешкилиани и Кукеля поскакал к строящимся вдоль Амура домам. Всадники держались в седлах лихо.

— Прекрасно скачут, — сказал Бестужев. — Откуда этот горный орел?

— Недавно прибыл с Кавказа, — ответил Раевский. — Его старший брат Константин Дадешкилиани, хозяин Сванетии, чем-то не угодил генерал-губернатору Кавказа Барятинскому. Тот приказал князю Гагарину арестовать его, но Дадешкилиани зарезал Гагарина и двух чиновников, которые бросились тому на защиту. Дадешкилиани казнили, трех его братьев выслали в Польшу, а этого — в Иркутск. Сандро прибыл в отсутствие Муравьева. Венцель встретил его холодно, а в довершение приказал снять черкеску и надеть обычный мундир. Тот ответил, что черкеску с него снимут только с кожей. Венцель в крик, Сандро — за кинжал. Слава богу, Кукель-младшпй успокоил их. Вернувшись из Петербурга, Муравьев, как обычно, собрал всех. Дадешкилиани почему-то опоздал и вошел позже других. Увидев его, Муравьев прервал речь и направился к нему. Все замерли: сейчас сорвет эполеты, прикажет снять черкеску, а Николай Николаевич вдруг обнял его и сказал: «Я был другом вашего отца, он умер у меня на руках. Сделайте мне честь — примите должность моего адъютанта». У Сандро задрожали губы, блеснули слезы…

— И нет теперь более верного и преданного человека! — улыбнулся Бестужев. — Видели, как он взялся за кинжал?

— Но и вы хороши, — покачал головой Юлий. — На такое еще никто не осмеливался.

— Что делать? Не сдержался. Как думаешь, обойдется?

— Уже обошлось, он же пригласил на обед.

— А у вас как? — обратился Бестужев к Буйвиду.

— Распек, отстранил от дальнейшего плавания. Вместо меня — Клейменов. Уже отплыл.

— За что же так?

— За болезни и гибель людей. За то, что большинство переселенцев холостые.

— А можно было набрать семейных?

— Откуда? В основном тут освобожденные от рекрутства, остальные — голь перекатная, больные да старые.

— Претензии надо предъявлять прежде всего, извини, Юлий, — Бестужев глянул на Раевского, — губернатору Забайкалья, но так как они в родстве, Муравьев ищет козлов отпущения среди подчиненных Корсакова…

Вернувшись к пристани, Бестужев стал осматривать баржи, многие из которых прохудились, дали течь. Чурина с группой сплавщиков он отправил вверх на помощь Митрофану. Некоторое время спустя подъехал Кукель и передал просьбу Муравьева выделить на слом одну баржу — леса для стройки не хватает. Бестужев выбрал самую худую и велел разгрузить ее. Кукель вскочил на коня и ускакал, а Бестужев решил пройтись по станице.

Она начиналась у места впадения Зеи в Амур и протянулась на несколько верст к западу. Двадцать пять готовых домов насчитал он, еще столько же было почти готово, а за ними закладывалась еще группа мазанок. Бабы с детьми месили глину ногами в яме с водой.

— Дяденька! — подбежал к нему мальчуган, — а мы вас видели!

— Где же? — удивился Бестужев.

— Третьеводни, на барже.

— Так ты только приехал! Ну как, нравится здесь?

— А чего? Неплохо. Вот построим дом, приходите посмотреть…

Бестужев поблагодарил за приглашение и, разговорившись, узнал, что мальчугана зовут Кешей, что тятя уехал в лес за бревнами, мамка, эвон, глину месит, а сестренка Гутя спит в шалашике. Бестужев подошел и увидел ровесницу своей дочери Лели.

— Ну, спасибо за разговор. Вот тебе, угощайся, — Бестужев достал из кармана конфет, которые, по обыкновению, носил с собой. Детишки в Селенгинске, зная об этом, завидев его, мчались к нему за угощением. Мальчуган взял конфеты, сунул одну за щеку и побежал к матери, сверкая босыми пятками. Прыгнув в глину, принялся месить ее ножками, весело поглядывая на уходящего дядю и что-то говоря матери.