Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

Здесь их пригласили в глинобитный дом, над которым высились два столба с желтыми флагами и иероглифами. Внутри прохладно, сумрачно — бумажные окна плохо пропускали свет. Мейрен-джангин жестом пригласил гостей за стол, на котором стояли фрукты, овощи, пряности, какие-то коробочки, графины с напитками и шанси. В комнату вошел посыльный от амбаня и, встав на левое колено, что-то сказал, глядя в пол.

— Амбань Джераминга рада ваш приезд, сыкоро ходи сюда, — перевел офицер. Показав на «почтаря», Бестужев спросил, не был ли тот в Усть-Зее. Переводчик спросил его, но тот отрицательно качнул головой. «Тоже мне, конспиратор, — подумал Бестужев, — и бог с ним, пусть шпионит».

— Посему адмирала без эполета? — перевел офицер вопрос мейрен-джангина.

— Мы везем мирный груз — товары для русских поселенцев.

— Однако на прошлы год такой товар водил военны, — не унимался Хуцумба, а вслед за ним переводчик.

— О господи ты боже мой! — улыбнулся Бестужев. — Разве плохо, что сплав ведут статские?

Тут в комнату вошел запыхавшийся посыльный.

— Амбань Джерампнга занят, его проси начинай без него.

Мейрен-джангин взял в руки бокал и начал речь, в которой передал слова амбаня о том, что считает новый сплав укреплением дружбы между Срединной империей и Россией, и предложил выпить за дружбу китайцев и русских.

— Хороший тост, — сказал Бестужев и выпил бокал. Тут «почтарь» передал Хуцумбе листок, и немного погодя тот спросил, знает ли Бестужев адмирала Путятина. Он ответил, что учился с ним в Морском корпусе. Затем его спросили, долго ли и где он живет в Сибири, чем занимается. Он ответил, что живет в Сибири ровно тридцать лет, последние годы — в Селенгинске, где производит тарантасы.

— Вы еся крупна фабрикант?

— На моих тарантасах ездят по всему Забайкалью, — ответил Бестужев, незаметно мигнув Павлу. Услышав перевод, офицеры с уважением закачали головами. Бестужеву надоели бесконечные расспросы, и он обратился к переводчику:

— Передайте господам, что если амбань не придет скоро, то мы продолжим наше плавание.

Эти слова почему-то вызвали беспокойство среди офицеров. «Почтарь» передал мейрен-джангину какой-то листок, тот косо глянул на него и начал что-то говорить. Переводчик пропел:

— Торопиза не надо. Амбань моги ходи сюда. Это неуважай амбань и все сыдес сидящи.

— При всем уважении к амбаню и всем здесь присутствующим мы не можем терять времени на эту, конечно, весьма милую беседу. Передайте амбаню глубочайшую признательность за великолепный прием, но нам пора в путь… Просим передать амбаню наши скромные подарки, часть которых вы можете разделить между собой…

В комнату внесли несколько тюков сукна, дабы, [23] ящик с ликером. Против ожидания Хуцумба не стал настаивать на продолжении приема, пожелал счастливого плавания и сказал, что в знак глубочайшего уважения они дарят им свинью…

Услышав это, Бестужев подумал, что переводчик, вероятно, ошибся и речь, видимо, идет о свинине. Но, выйдя из дома, они увидели на телеге большую свинью в клетке.

— Что называется, подложили свинью, — усмехнулся Павел.

— Подарок хороший — пудов десять, — сказал Бестужев.

23

Китайская бумажная ткань.

Когда они вернулись на баржу, фунде-бошко, Арсыган и Джумига уже были на борту. Попрощавшись с начальством, Бестужев поднялся по трапу и велел Павлу принести ящик конфет и передать их детям. На берегу поднялась радостная суета. Баржа отошла от причала и начала быстро набирать скорость, дети побежали вдоль берега, замахали руками, закричали вслед…

«Верховному главнокомандующему всех войск Маньчжурии, Князю VI степени, господину Ишаню

Высокочтимый и достопочтенный князь!

Во время кратковременного пребывания в Айгуне (Сахалин Ула-Хотоне) господин Бес-ту-шин со своими спутниками был принят местной администрацией. Господин амбань Джераминга не удостоил своим присутствием человека с темным прошлым и не совсем выясненным настоящим положением. К сожалению, мейреп-джангин Хуцумба не очень хорошо вел беседу, из-за чего не удалось глубже узнать отношение Муравьева к адмиралу Пу-тя-тин, новые данные о господине Бес-ту-шине, кроме того, что он живет в Селенгинске и занимается производством тарантасов. Судя по всему, он человек довольно набожный: часто повторяет „О господи ты боже мой!“, что примерно соответствует заклинанию „Ом мани падме хум!“.

Обладая прекрасной зрительной памятью, господин Бес-ту-шин узнал меня. Неверно утверждение, будто все восточные люди для русских — на одно лицо, наподобие того, как для нас — их лица одинаковы.

На сей раз я еще больше склоняюсь к мнению, что и нынешний караван не представляет угрозы для Срединной империи. Однако есть опасения иного рода: низшие сословия всячески стремятся к сближению с русскими. Головные баржи были хорошо приняты жителями Татыгира. По моему приказу фунде-бошко Найбао был допрошен с пристрастием. Он заявил, что отнюдь не способствовал хорошему приему русских и что они специально напоили его, в чем я весьма сомневаюсь: Най* бао известен как обжора и пьяница. Многие торговцы Татыгира и других селений научились изъясняться на этом ужасном по произношению языке.

Подарок — большая свинья, преподнесенная русским, вызвал у них странную реакцию, суть которой выяснить пока не удалось.

К сему преданный Вам до последнего ногтя

Юй Цзечин.

Айгун (Сахалин Ула-Хотон),

июля 19 дня полной луны,

1857 года — года железной змеи».

«СОБИРАЙТЕСЬ, МЕЛКА ЧЕРНЯДЬ…»

Яркое солнце заливало берега и гладь Амура. Арсыган и Джумига сели на головные баржи и повели их по лабиринту проток. Фунде-бошко Найбао снова лег спать. Вид у него после Айгуна был еще более жалкий, видно, влетело за что-то от начальства.

— А фунде-бошко — мелкая сошка, — усмехнулся Чурин.

— В Айгуне — медиа вошка, а в Татыгире — царь и бог, — сказал Павел.

Бестужев сел под навес в центре баржи. Перед глазами все стояли толпы маньчжуров и войско амбаия. При всей отдаленности и различии обстоятельств и времени почему-то вспомнились толпы народа и царская гвардия на Сенатской площади. И там и тут для власть имущих народ — презренная чернь, безропотная чернядь, черпая кость. Но по какому праву их называют так? Придет ли время, когда эти слова исчезнут из лексикона? И так ли уж безмолвна чернь у них и у нас? Вон как сотрясается Китай от восстания тайпинов. Богдыхан боится их не меньше англичан и французов, высадившихся в Кантоне.

А люди, окружившие Сенатскую площадь? Тогда Бестужеву показалось, что они собрались из любопытства. Но по крикам одобрения, желанию присоединиться, помочь стало ясно, что многие понимают, ради чего Московский полк вышел к Сенату: не с просьбою, а с «грозьбою» — волю требовать народу за двенадцатый год! Именно так говорили люди после восстания.

Полиция, получив приказ разогнать «подлую чернь», оробела после того, как один из жандармов, въехавший в толпу, был избит до полусмерти. А когда правительственные войска стали оттеснять народ, их встретил град камней, палок, поленьев. К восставшим то и дело подбегали строители Исаакиевского собора, грузчики, возчики. Один из «волонтеров» крикнул: «Дайте нам ружья! Мы вам весь Петербург вверх дном перевернем!» И в самом деле перевернули бы. Как ту баржу на Шилке. Сколько могучей, лихой силы обнаружилось у людей на площади! Не испугались они и высоких чипов — забросали камнями генерала Воинова и принца Вюртембергско-го, едва не стащили с коня генерал-адъютанта Алексея Орлова. И стоило бы декабристам призвать на помощь толпу, кто знает, все могло бы обернуться иначе.

На одном из заседаний перед восстанием Якубович предложил привлечь помимо солдат и чернь, разбить кабаки, лавки, потом взять хоругви и идти к Зимнему дворцу. Но этот план был отвергнут. Рылеев, Трубецкой и Другие руководители общества, боясь буйства простолюдинов, новой пугачевщины, решили действовать только силами своих войск, надеясь обойтись без кровопролития, принудить Сенат подписать и огласить манифест о введении нового правления.

Несколько дней и ночей перед восстанием братья Бестужевы и Рылеев вели агитацию и в казармах Москов ского полка, и на заставах, и прямо на улицах. Останавливая солдат и прохожих, они говорили, что присягать Николаю — значит изменять истинному государю Константину, которого арестовали и не допускают к престолу за то, что он хочет дать волю крестьянам, снизить срок службы солдатам. Слухи об этом подняли, возбудили народ, который собрался на площади, полагая Сенат выше царя: как сенаторы порешат, так и будет!