Высокий, Загадочный и Одинокий

По вечерам он напевал в кабинете колыбельную, пока она не засыпала. Был внимателен и нежен, когда дело касалось ее комфорта, заботился о ней.

В остальных случаях Ефраим, казалось, старался избегать ее также часто, как и она его. Это раздражало. Предполагалось, что она на него сердится, и никак иначе.

Ведь это ее обратили против воли, заставили вести жизнь кровопийцы, пусть кровопийцы с по-настоящему чистыми порами, но все-таки кровопийцы.

Дверь в ванную со стороны кабинета открылась, и зашел Ефраим, голый, как обычно. Медисон стояла к нему спиной и делала вид, будто его здесь нет, что являлось для них нормальной практикой.

Ее глаза, словно сами по себе, следили за ним, взгляд опустился на его бедра. Рот наполнился слюной, как и каждый раз, когда она видела его голым и в состоянии полной эрекции, и уже начала думать, что он делал это специально.

Медисон схватилась руками за край столика, пытаясь заставить себя думать о щенках и котятах, играющих с клубком пряжи, о чем угодно, лишь бы не о сексе. Да, Ефраим ее возбуждал, но это не значит, что ему нужно об этом знать.

Проходя мимо нее, Ефраим усмехнулся. Проклятье! Мужчина раздражал до чертиков! Через неделю эта самодовольная улыбка сойдет с его лица, и он сдастся.

А пока, несомненно, шло противостояние двух упрямцев. Ни один не говорил с другим чаще, чем требовалось, и, казалось, что они делали все от себя зависящее, чтобы раздразнить и зацепить друг друга.

Как же ее это бесило. Игра есть игра, и она собиралась выиграть. Медисон ненавидела проигрывать, поэтому начнет действовать так, как и любая нормальная женщина – мухлевать.

Через неделю Ефраим будет стоять перед ней на коленях и умолять о прощении. Он уже извинился, и где-то там в подсознании она понимала и даже была благодарна за то, что он совершил для нее и их сына, но его методам все же нет оправдания.

Ефраим по-настоящему напугал ее той ночью. Все можно было сделать по-другому, и именно это причиняло боль. Во время обращения она испытывала только страх и горькое одиночество.

Медисон его любила. Черт, она обожала его, но он должен понять, что не может поступать с ней подобным образом. С ней нельзя обращаться, как с ребенком.

Ефраим ее обидел. Он был тем, кому она доверяла больше, чем кому-либо, единственный мужчина, которому она когда-либо доверяла, и он обратил ее, даже не спросив. Она простит его, но только на своих условиях.

Ефраим возился у унитаза, когда Медисон привела в действие первую часть своего плана. Ее любимый придерживался определенного режима дня, который никогда не нарушал: просыпался, выпивал две пинты крови, облегчался и принимал душ, прежде чем делать что-либо еще. Ничто не могло встать между ним и душем.

На прошлой неделе в городе отключили воду, чтобы починить главную магистраль, так он засел в ванной на четыре часа в ожидании, когда включат воду.

Казалось, это была его слабость, то есть одна из его слабостей. С робкой улыбкой Медисон сняла футболку, пижамные штаны и шагнула в душ.

Она включила воду и улыбнулась. Ефраим обалдеет и взбесится. Медисон уже предвкушала дальнейшее.

– Передать мыло? – спросил Ефраим позади нее.

Вскрикнув, она подпрыгнула. Как он это делал? Благодаря ему у нее был суперчувствительный слух, но у него все равно получалось незаметно подкрадываться к ней. После того, как она перестанет на него сердиться, и он будет достаточно наказан, то попросит показать ей, как он это делает.

– Не делай так больше! – рявкнула Медисон. Просто ад для ее нервов. Настоящий ад.

Ефраим громко зевнул.

– Извини, – пробормотал он и протянул мимо нее руку за мылом, попутно прижавшись к ней животом и другими частями тела.

Затем, как ни в чем не бывало, отступил назад. А вот ее бросило в жар.

– Ефраим, что ты здесь делаешь? – спросила Медисон, постаравшись говорить так, словно ее все раздражало.

– Принимаю душ. А на что это похоже? Ты же знаешь, что я первым делом с утра иду в душ.

– Но я же здесь, – указала она сердито.

– Хмм, да, действительно. Как так? – произнес он удивленно.

Медисон посмотрела через плечо, одарив его своим самым хмурым взглядом.

– Пошел вон.

– Конечно, как грубо с моей стороны.

– Согласна. А теперь пошел вон.

– Уйду, сразу после душа, – невозмутимо ответил он.

Медисон тяжело вздохнула:

– Ты не можешь здесь находиться. Я голая!

Сведя брови, Ефраим медленно прошелся взглядом по ее телу.

– Посмотри-ка, и правда. Хмм, надо же.

Он нагнулся через Медисон, чтобы намочить волосы. Потом выпрямился и вытер воду со своего лица.

Так как Ефраим больше на нее не смотрел, Медисон решила перестать глазеть на него и закончить принимать душ. Эта битва была проиграна.

Ефраим наблюдал, как вода стекает вниз по ее гладкой загорелой коже, которая напоминала ему кофе мокко, всего на один оттенок темнее, чем его, и тем не менее самая прекрасная.

Теплая – вот, что приходило ему на ум, когда он смотрел на ее кожу. На вид теплая и манящая, она и в самом деле была таковой. Он скучал по их ночным объятиям.

Он страстно желал обнять Медисон, чтобы ее обнаженная спина грела ему живот, а прелестнейшая попка, прижавшись к нему, обжигала бы его бедра.

Каждый раз, когда он думал о том, чтобы проглотить свою гордость и извиниться, молить о прощении, она бросала фразу, которая его останавливала: "Я тебя ненавижу".

Она не имела это в виду. Ефраим знал это, но те три коротких слова держали его на расстоянии. Они причиняли намного больше боли, чем все остальное.

Он слышал эти слова сотни раз и прежде, может, тысячи раз, если быть совсем честным перед самим собой.

Пока был жив его брат, Ефраим бессердечно обходился со всеми женщинами, которые делили с ним постель. "Делили" громко сказано. Они раздвигали перед ним ноги, чтобы он мог доставить им удовольствие.

Как только он заканчивал, то тут же уходил. И никогда не проводил всю ночь с кем-нибудь из них. Это было слишком личным и заставляло ощущать его слабым, он боялся довериться кому-либо.

После того как умер Марк, он стал тем самым бесчувственным ублюдком, с которым и познакомилась Керолайн. И не заботился ни о чем и ни о ком, кроме того, чего хотел на самом деле – кого-то из своего вида рядом с собой.

Его не волновало, был ли это человеческий ребенок, которого он тренирует, или другой Страж, он просто не желал больше находиться в одиночестве.