Высоко в небе лебеди

— Крепко ты ему, Наташка, приложила.

Анисенко обернулся и сверху вниз посмотрел на смешливую черноглазую шлифовщицу.

— Чего уставился? Понравилась, так замуж бери. Только учти, рука у меня тяжелая.

— Ничего, моя спина выдержит, — смутился Анисенко.

И вот теперь, глядя на танцующих, он, то ли с горечью, то ли удивленно подумал, что вся его жизнь прошла у верстака и дома; правда, он ходил с приятелями на футбол, прикладывался к стакану в забегаловках, но, глядя на завсегдатаев пивных ларьков, недоумевал, как это можно торчать тут днями напролет и болтать об одном и том же — о политике, о ценах на базаре, о начальстве, которое «не понимает душу рабочего человека»?

— Еще не выбрал? — к нему небрежной походкой подошел сосед по комнате, одетый в белые брюки и такую же белую тенниску.

Сам не зная почему, Анисенко растерялся и покраснел.

— Уже седьмой день, пора бы… Может, помочь?

— Обойдемся, — грубовато усмехнулся Анисенко и пошел по аллее к озеру.

По бетонной дорожке, тянувшейся по кромке берега, гуляли пары. Анисенко выбрал лавочку в самом конце аллеи, где сидела полная пожилая женщина в накинутой на плечи пушистой кофте; она мельком посмотрела на подсевшего Анисенко и снова погрузилась в свои думы.

Анисенко вытянул ноги, заложил руки за голову — это была его любимая поза, и подумал, что будь он сейчас дома, то наверняка бы примчался к нему старший мастер и упросил выйти на денек-другой, а в цех попадешь, и этот «денек-другой» растянется на неделю; еще ни разу не было, чтобы конец года обошелся без авралов: то разболеются наладчики, и формы на прессах летят одна за другой, то вдруг обнаружится, что на сборочном участке не хватает нужной оснастки.

А вот теперь Анисенко сидел на берегу озера, был недосягаем для разных забот, и, хотя раньше чертыхался, что эти авралы ему «уже в печенках», скучал по ним.

— Вы первый раз тут?

Анисенко не сразу понял, что вопрос адресован ему, рассеянно посмотрел на женщину и ничего не ответил.

— Я видела вас на процедурах, — она повернула к нему округлое лицо, на котором даже сейчас, в полумраке, четко выделялись темные мешки под глазами, — вы все делаете так, словно очень верите в полное исцеление.

— Я тут случайно.

— Понятно, — глуховато засмеялась женщина, — а знаете, со временем привыкаешь, что больна, что у тебя — диета. А в жизни всегда есть свои маленькие радости. У вас обострения чаще всего бывают осенью?

— Сказал же вам, что я тут случайно, — недовольно заметил Анисенко; ему уже порядком надоели рассказы о язвах и гастритах, об изматывающих болях в животе, об изжогах, о которых он малейшего понятия не имел.

— Извините, я так поняла, что вам по случаю удалось достать путевку, — женщина отвернулась.

Анисенко посмотрел в сторону шумевшего невдалеке озера, на чинно прогуливавшиеся по аллее пары, для чего-то ковырнул носком ботинка сыпучий песок и подумал, что, наверное, неприлично сидеть так вот, букой. Молчание затягивалось, и он чувствовал, что пройдет еще минуты две-три, и спрашивать о чем-то будет неприлично, а тут, как назло, кроме вопроса о погоде, ничего подходящего для такого случая в памяти не было.

— Я тут неделю всего походил, а носы у ботинок облупились, — неловко проговорил Анисенко, — камней тут разных много, да и сухость большая, а пересохшую кожу чуть тронь…

Женщина снова глуховато засмеялась.

— Вы бы лучше сказали: давайте скучать вместе.

— К безделию не привык, — не понимая, подшучивают над ним или смеются, насторожился Анисенко.

Женщина скользнула взглядом по его лицу, рукам, напряженно замершим на коленях.

— Меня зовут Лидой, — она протянула пухлую ладонь.

Отступать было некуда; Анисенко подался вперед и слегка пожал ладонь кончиками пальцев: она была холодная, чуть влажная.

— Анисенко.

— И все?

— Андрей Петрович.

— Очень приятно.

«Пора заканчивать, а то…» — Анисенко уперся кулаками в скамейку.

— Вы уже уходите?

Было в голосе женщины что-то теплое, успокаивающее, отчего Анисенко потерялся и неумело соврал:

— Сидишь тут целыми днями, руки от безделья затекают, — и подумал, что так оно и есть, только вот сейчас, в эту минуту, он про них почему-то забыл.

— Вы слесарем работаете?

— Откуда знаете?

— Работала на заводе. Да вы подвиньтесь поближе, а то мне приходится напрягать горло, а оно у меня тоже больное. — Женщина выждала, пока Анисенко переберется ближе. — Когда я видела вас на процедурах, мне запомнились ваши руки. У лекальщиков всегда такие вот, красноватые, крепкие подушечки пальцев. И кожа на руках темная от въевшегося масла и металла; говорят, не только свинец, но и сталь въедается в кожу.

— Это верно, — немного осмелел Анисенко, откинулся на спинку скамейки и вздохнул; ему захотелось стать таким же вот спокойным, расслабленным, как Лида, — говорят, что тот, кто работает с металлом, сам становится железным. Я когда в цех пришел, над такими словами посмеивался. Целый год ходил — руки в ссадинах да заусенцах. А потом они так притерпелись, что ничего их уже не берет.

— Просто вы стали аккуратнее, сноровка появилась. Хотя если так все объяснять, скучно становится. Можно дообъясняться до того, что вся наша жизнь, наши чувства и настроения — это лишь химические реакции.

— Кроме химии, я по телевизору слышал, в нас еще и электричество есть, — как-то по-домашнему, словно сидел за столом на кухне, а жена хлопотала у плиты, заметил Анисенко и подумал, что в эту пору его сын, поди, закрылся в своей комнате и гоняет музыку, а жена закручивает банки с компотом; любит она готовить впрок и огурцы, и помидоры, и разные варенья.

— Много в нас разных разностей, известных науке и неизвестных. Я вот, как уеду, так на пятый день начинает казаться, что дома меня кто-то ждет. А там — пустая квартира…

— Мы вам не помешаем? — напротив скамейки приостановилась пара: у него в руках была гитара; его спутница в тонких черных брюках, желтой майке с насмешливым любопытством посмотрела сначала на Лиду, потом на Анисенко.

— Мадам, уже падают листья, — парень опустился на скамейку рядом с Анисенко, пристроил гитару на колено:

Я возвращаю ваш портрет, Я вас без памяти люблю…

— Молодой человек, мы и без слов все поняли. — Лида ободряюще улыбнулась Анисенко. — У нас к вам маленькая просьба: спойте этот романс серьезно. Может, для вас он звучит странно, глуповато, но было такое время, и люди выражали свои чувства, как умели. Звучало это примерно так. — Лида прикрыла глаза, сложила ладони лодочкой и тихо, но так, что у Анисенко мурашки по спине побежали, пропела:

Я возвращаю Ваш портрет, Я о любви Вас не молю…