Высокочтимые попрошайки

При этих словах Абисогом-ага проснулся, а вместе с ним проснулось и его тщеславие… Какое приятное времяпрепровождение — с обирать недостатки простодушных людей. Хитрецы иногда так мастерски маскируют свою натуру и притворствуют, что собиратели их недостатков только разводят руками, ибо хитрецы эти то коварными прикидываются, то наивными, то неучами, то учёными, то пристрастными, то беспристрастными, то лицемерными, то искренними, и когда наш выдающийся соотечественник, гениальный Церенц [9] представляет в них фигуры странные, неестественные, со всех сторон раздаются неодобрительные возгласы, дескать, Церенц в искусстве создания образов ещё совсем Манукенц [10] , смотрите — в одном и том же лице он изображает и Адама и антихриста, и чёрта и ангела, и Зоила и Гомера, и женщину и мужчину. Однако винить ли за это белобородого Церенца, если создаваемые им герои — все хитрецы?.. Извините, Абисогом-ага и господин доктор, что я прервал вашу беседу, я от роду нетерпелив, и когда говорю, не могу остановиться, как часто ни наказывали бы меня за эту дурную привычку. Да, Церенц изображает людей не такими, каковы они есть, а какими они ему предстают. И Церенц вправе продолжать отращивать свои волосы, хоть они у него и так длинны, поскольку у нас есть авторы, которые отпустили себе ещё более длинные волосы и представляют своих героев не такими, каковы они в действительности, а какими хотели бы их видеть. Именно поэтому, например, авторы-женщины, когда они пытаются изобразить Гайка [11] , Вардана [12] или Арташеса [13] , вкладывают в их уста слова Виктора Гюго либо суждения Мольтке. Им кажется, что изобразить Адама без всяких прикрас и со всей его простотой — это значит потерять талант, буде он у них есть, или умалить свой гений, которым они якобы одарены, или, наконец, лишиться известности, которую они мечтают приобрести. Говорил им кто-либо, что куда труднее правильно воспроизвести чей-нибудь портрет, нежели нарисовать портрет воображаемый? Никто не говорил. Внушал им кто-нибудь, что художник, до того как взяться за создание портретов, должен научиться копировать их? Никто не внушал. И отважится ли кто в наше трудное время беспристрастно покритиковать чьё-нибудь произведение?.. Наши критики, за редкими исключениями, надевают сразу двое очков, чтобы в том или ином сочинении найти красивые места, найти, а не увидеть, ибо того, что видишь, искать не надо. Они, однако ж, ничуть не отличаются от цензоров, хоть последние в тех же нынешних публикациях ищут лишь места некрасивые… Я не знаю ни одного критика, который дерзнул бы, напав на некрасивую публикацию, схватить её за горло и умертвить. Не умертвит, больше того, постарается подкрасить, обнаруживая в ней какие-то красивости и выставляя их напоказ, лишь изредка, да и то мельком, отмечая её несуразности и некрасивости. Нет, господа критики, вы неправы! Убивайте, говорю я, некрасивые сочинения, и вы защитите красоту… Вы, возможно, думаете, что столь строгой критике я подвергаю только чужие произведения, а к героям собственных «Попрошаек», все речи которых перелаю здесь слово в слово, не прибавляя к ним от себя ни звука, отношусь снисходительно? Ничуть не бывало, тем более, что и у моих персонажей недостатков порядочно, и я собираюсь по ним ударить… Большим недостатком считаю даже и эту свою манеру — время от времени, вот как и сейчас, прерывать рассказ и пускаться в пространные и не относящиеся к делу рассуждения. Но, с другой стороны, недостаток этот является моим преимуществом, поскольку именно благодаря ему я овладеваю вниманием нескольких читателей, — недостаток, способствующий устранению недостатков. Итак, я остановился и на моём одном недостатке, обратимся же к нашей истории…

9

Церенц (Овсеп Шишманян, 1822–1888) — армянский писатель, автор исторических романов «В муках рождения», «Торос, сын Левона», «Теодорос Рштуни».

10

Манукенц — фамилия, образованная А. Пароняном от слова «манук» (дитя) в противоположность псевдониму «Церенц», корень которого «цер» означает «старик», «старый».

11

Гайк — легендарный родоначальник армян.

12

Вардан — Вардан Мамиконян, полководец, руководил восстанием армян (450–451 гг.) против персидских угнетателей, погиб в 451 г. в битве на поле Аварайра, близ реки Аракс.

13

Арташес — имя нескольких армянских царей.

Абисогом-ага, как мы уже сказали, сразу насторожился, когда врач поклялся, что, если кто-нибудь из лиц, принадлежащих к высшему обществу, однажды обратится к нему за помощью, он напишет о нём во всех газетах, — насторожился, и в то же мгновенье у него возникло желание прикинуться больным.

— Это хорошо, — сказал он врачу, — что ты пришёл сюда: вот уже несколько дней мне как-то не по себе.

— На что жалуетесь? — спросил врач.

— Тяжесть какую-то чувствую.

— В каком месте?

— В каком месте?..

— Да.

— В нутре.

— Как у вас с аппетитом?

— Хорошо.

— Пищу перевариваете быстро?

— Перевариваю.

— По ночам спите спокойно?

— Спокойно, но вот в нутре какая-то тяжесть.

— Голова побаливает?

— Да.

— И время от времени слабеете?

— Да, слабею.

— Иногда вас знобит?

— Да, да, знобит… — И в сторону — Сроду меня не знобило.

— А после озноба — жар?

— Жар какой-то.

— А после жара — пот?

— Пот какой-то.

— По утрам во рту горько?

— Во рту горько.

— Ясно. Ничего особенного, пройдёт. Вы просто простудились.

— Я тоже так думаю, я простыл.

— Многие врачи простуду путают с другими заболеваниями, прописывают лекарства не от неё, и больной получает ещё какую-нибудь болезнь.

— Это хорошо, что ты не путаешь, дай мне твои лекарства, чтобы я ещё чем-нибудь не заболел.

Врач вытащил из кармана не то записную книжку, не то блокнот, вырвал лист бумаги и, написав на нём несколько слов, протянул Абисогому-аге, говоря:

— Это микстура, вроде розовой водички, будете пить через час по кофейной чашке. Горьковата, зато целительна.

— Очень хорошо.

— Забыл спросить: а какой у вас стул?

— Стул?.. Я же на диване сижу?!

— А!.. По утрам выходите? — спросил доктор, выразив свою мысль другими словами.

— Два дня прошло, как я здесь, и ни разу не смог.

— Правда?

— Зачем мне неправду говорить?

— Что ж, пропишу ещё одно лекарство.

Врач выписал рецепт и отдал его пациенту.

— Сперва примете вот это лекарство, — сказал врач, — чтобы завтра утром вы смогли… А потом и микстуру выпьете.

— Значит, выпью это твоё лекарство и завтра утром схожу?

— Да, обязательно.

— Вот это я понимаю! Но… а вдруг завтра опять гости придут и опять разговорятся?

— Гости не помеха.

— Как не помеха? Уж второй день выйти не дают — сидят, трещат часами. Но завтра утром я во что бы то ни стало выйду, схожу снимусь…

Врач, сделав паузу, попытался выразиться ещё яснее:

— Я говорю, желудок у вас — как?

— Как у каждого, обыкновенный.

— Твёрдый?

— Кто его знает? По правде говоря, никогда у меня не было интереса узнать, твёрдый он или нет. Что за охота пустяками заниматься?

— Ну, хорошо, отлично! — встряхнулся врач, отчаявшись добиться ответа на свой вопрос. — Завтра утром приду навещу вашу милость.

— Можно.

— До свиданья, не огорчайтесь, примете несколько раз мои лекарства, и ваш недуг пройдёт.

— Спасибо.

Врач взял шляпу и уже уходил, когда Абисогом-ага сказал:

— Не забудь, что написать обещался…

Врач стал вспоминать и, вспомнив, ответил:

— Да, да, я должен написать о вас в газете… До свиданья.

Как только врач вышел, Абисогом-ага заговорил сам с собой:

«Я боялся, как бы он вдруг не понял, что я не болен. Ведь тогда весь город узнал бы, что я притворился больным. Однако ж я зря боялся, ведь он не только не понял, что я здоров, но ещё и сказал, что от двух-трёх ложек его лекарств болезнь пройдёт… Эх, лекари, лекари! Выходит, вы тоже ничего не смыслите в наших болезнях, и бабушка моя неспроста, когда болела, даже видеть вас не желала. Я здоров, господин доктор, здоров! Просто для того, чтоб имя моё напечатали и в других здешних газетах, взял и заболел».

Это последнее признание показалось Абисогому-аге своего рода дуростью, и он для успокоения совести добавил: «Чего доброго, со стороны могут подумать, что я и в самом деле не болен… Но ведь сколько уж дней мне и впрямь чего-то всё неможется, ни есть не могу, ни спать, вот и кашель какой-то напал, всю ночь мучал…»

О честолюбие! Значит, это правда, что подчас ты из умных делаешь дураков, а из дураков — умных?!

9

Чтобы немного перекусить, Абисогом-ага спустился вниз, но там он увидел нескольких, вероятно только что пришедших, визитёров и незаметно выскочил на улицу, иначе ему пришлось бы принять и этих посетителей, и тех, что пришли бы после, и тогда у него вовсе не было бы времени ни есть, ни спать…

Ещё до приезда в Константинополь, Абисогом-ага знал, что в Пера есть французский ресторан, куда ходят обедать преимущественно важные персоны, и поэтому, выйдя из дому, он решил прямо направиться в упомянутое заведение.

Едва он сделал несколько шагов, как перед ним вырос худой, лет пятидесяти человек в потрёпанном сюртуке.

— Сдаётся мне, что вы и есть Абисогом-ага? — сказал худой человек.

— Да.

— Не уделите ли мне несколько минут вашего времени?

— Да…

— Я, видите ли, издал ряд учебников, во многом изложенных мной в новом духе, и вот приблизительно штук сто из них, разумеется, сто экземпляров, я хотел бы предложить вам… Простите, что дерзаю… Однако до дерзости этой нас довела нация, которая не поддерживает своих преподавателей и позволяет им влачить жалкое существование. Ах, если мне не удастся сегодня же сбыть свои учебники, проклятый типограф бросит меня в тюрьму. Я ещё не расплатился ни за бумагу, ни за печать, и он грозится…

— Для чего мне учебники?

— Ну, подарите вашим друзьям, родственникам. Умоляю вас, уважьте мою просьбу, по шести пиастров это составит шестьсот пиастров, а такая сумма для вас ведь сущие пустяки.

— В какую сторону идти к французскому ресторану?

— Идти прямо. С удовольствием провожу вас туда.

— Буду благодарен.

— Как раз и побеседуем… У нас, ваша милость, преподавателей, можно сказать, ни в грош не ставят. Между тем, будучи слугами нации, они одновременно и отцы её. Это благодаря им она идёт вперёд и развивается. Но кто учитывает это? Никто!.. Да, тяжела у нас участь преподавателя. Сегодня определили его на должность, и он рад, счастлив, а через несколько дней, глядь, выпроводили из школы. Причина: попечителю поклонился не в пояс. Прослужи он несколько месяцев, не получая денег, и попроси потом в один прекрасный день хотя бы часть причитающегося ему жалованья, — его уволят. Причина: требовал денег… То и дело его ещё и попрекают куском хлеба: «Дармоеды! Сидите у нас на шее! Живёте на деньги нации!» Ах, Абисогом-ага, дорогой мой, нет, вы не знаете, как бедствуют преподаватели Константинополя! Наша бедность достигла своего апогея… Вот вы и выслушали меня, и я думаю, что после всего сказанного вы не откажетесь купить сто экземпляров моих учебников.