Высокочувствительный ребёнок. Как научиться жить с ним и не выгореть

Маленький ребенок, к которому пришли в гости родственники, не побежит радостно их встречать. Скорее он прижмется к маме, или залезет к папе на руки. Он будет очень против, чтобы его дали подержать бабушке или подруге мамы. Он протянет ручки к маме и заплачет. Некоторым мамам, купившим коляску, приходится пожалеть об этом, так как каждые пять минут ребенок стремится залезть на руки, и мама катит коляску в одной руке, а ребенка несет в другой.

Такие дети выглядят очень зависимыми, они инстинктивно ищут защиты и опоры у родителей, так как их слишком волнует окружающий мир. Дома они сопровождают маму из комнаты в комнату, ползают и ходят за ней в туалет, не оставляют во время душа, сидя в лучшем случае за шторкой и играя с бутыльками. Или маме просто приходится мыться совместно с ними несколько лет.

Они не выдерживают разлуку. Им сложнее привыкнуть к тому, что их любимые люди могут куда-то от них уйти. Чувства разлуки настолько сильные, что запускают сильнейшее стремление к близости. И они его реализуют, отказываясь расставаться: жалким плачем, требовательным рыданием, нытьем, постоянным поиском мамы, цеплянием за маму или папу, повисая на ноге, прося и требуя вернуться.

Я знаю уже три примера высокочувствительных детей, которые растут, не оставаясь даже с папой. Они только с мамой. И в три, и в пять, и в семь лет.

Для таких детей также характерно ограничение количества привязанностей определенным кругом, в который можно попасть только после их привыкания и установления доверия. Этот круг очень небольшой. Поэтому естественно, что они держатся за существующие привязанности.

Им сложно отпустить родителей, когда их отдают в садик или на кружок. Некоторые плачут каждое утро при расставании, цепляются за маму. Адаптация к саду порой занимает месяцы посещений по несколько часов в день. Они не хотят уходить из дома и идти в школу. Не желают поначалу остаться в классе без родителей. Они не автономны и нуждаются в родителях очень долго. Дольше других детей стремятся быть поблизости, поддерживать связь с близкими.

Моя клиентка рассказывала, как убегала сама из садика домой. Жили они по соседству. Вышли дети из ее группы на прогулку. А она стоит у забора и помнит свои ощущения: так нестерпимо хочется домой к маме, в дом через дорогу. Выходит к калитке и – бегом!

Их ответ на угрозу разделения интенсивен, быстр. Если их обмануть и уйти незаметно, то они среагируют тогда, когда обнаружат разлуку. Это их расстроит, а может и напугает. После этого они будут караулить, чтобы мама никуда не могла пропасть.

Глубокая обработка сигналов

Это третий важный параметр, относящийся к особенностям высокой чувствительности. В силу того, что чувствительный ребенок принимает и перерабатывает огромное количество информации из окружающего мира, а также внутренней информации, происходящей от его собственных органов чувств (той, которую мы относим к внутренней эмоциональной жизни), он собирает из малых кусочков пазла свои впечатления или ощущения.

Можно сказать, что дети глубоко обрабатывают информацию, проводят более качественный анализ данных в своей голове. Это необязательно дает каждый раз шедевральный результат, указывающий на их одаренность. Но это совершенно точно загружает их и замедляет.

Возьмем, к примеру, социальные контакты. Это частый повод для расстройства высокочувствительного ребенка. Ему сложно в социальном взаимодействии получать и обрабатывать сигналы вовремя. И даже если он делает верные выводы о том, как к нему относятся другие люди, он не успевает адекватно поддерживать знакомство. Может быть не тактичен, неловок, чрезмерно открыт, может не успевать защищать себя. Ему нужно обдумать происходящее и свое отношение, сложить все кусочки пазла, относящиеся к теме «каково мне это». Не удивляйтесь, что ваш ребенок после веселья в гостях говорит вам: «Мама, я к Пете больше не поеду».

Мой ребенок до определенного возраста, выходя со мной во двор и попадая на детскую площадку с каруселями, качелями, песочницей и горкой, не играл на ней. Там играли другие дети. Он уже не мог кататься с горки, так как то, как на ней катается другой ребенок, было само по себе уже захватывающим зрелищем. Я называла его «наш созерцатель».

Он, как наблюдатель, стоял и впитывал происходящее вокруг: в песочнице, на дорожке для беговелов, на качелях. Само оборудование площадки и происходящее на ней давало ему достаточно впечатлений, чтобы переваривать это, а самому пользоваться площадкой было уже лишним. Дочка так не делала. Ее чувствительность проявлялась другим образом. Она сразу же бежала к свободным качелям, занимала их и очень долго с удовольствием каталась.

Такая большая загрузка нервной системы имеет свое влияние на их развитие. Можно сказать, что они набирают огромную базу данных, прежде чем в этой базе смогут разобраться и упорядочить свои чувства и ощущения.

Физиологически они могут расти быстрее, идти по верхним нормам роста, раньше начать ходить, у них раньше сверстников могут начать меняться зубы. Но по психоэмоциональному развитию они могут отставать на год-два от детей их возраста. Это не связно с интеллектом, а касается сферы управления эмоциями и реакций психики.

Обычно им свойственна большая внимательность к тому, что делают и говорят им другие, но при всей своей чувствительности, при тонком восприятии нюансов настроений и поведения они не могут встать на место другого человека и понять его.

Это удивляет родителей. Эмпатия как бы есть.

Но ее как бы и нет. Они не понимают, почему люди совершают те или иные поступки, почему другой может иметь другие интересы или мнение, почему их мнение не очевидно всем. Не сразу становится доступной эта опция.

Поэтому кто-то говорит об их необыкновенном чутье и прозорливости, а кто-то одновременно о том, что они не воспринимают ничего вокруг и не способны учесть ничьи чувства. Охваченные яркой эмоцией, они поддаются ей, подпадают под ее влияние. Так происходит до тех пор, пока они не отрастят в себе способность затормаживать сами себя, контейнировать сами себя и удерживать несколько переменных в центре внимания одновременно.

Моя дочь, когда чувствует давление, показывает не просто противление. Она раздражается. По утрам это особенно заметно. Стоит только разбудить ее, и она взрывается раздраженными комментариями, психует, делает все наоборот. Пеняет мне: «Ты меня разбудила». Я отвечаю, что это моя работа – будить ее, когда надо собираться куда-то. Я стараюсь найти для нее смыслы в том занятии, которое нам обещает новый день, в поездке. Это не работает с ней, пока у нее не пройдет ее негативное настроение.

Она как удав, проглотивший бегемота. Понадобится выделить время и не трогать ее, чтобы накопленное раздражение рассосалось. Если же давить и торопить ее, то она подогревает саму себя раздражением, и дело не сдвигается с мертвой точки. Это ребенок, которого невозможно поторопить.

А каждое понукание обижает ее. И мне приходится с этими обидами сначала разобраться, развеять их. Только потом она сможет спросить как ни в чем не бывало: «Мы еще успеем поехать?»