Высота
Шрифт:
Желаю Вам, дорогой Григорий Илларионович, скорее полностью выздоравливать и вместе с нашей родной дивизией двигаться к логову врага — к Берлину.
Ваш Петр Иванников.»
Сунув письмо под подушку, Григорий откинул тяжелую бархатную портьеру, взял с подоконника копию «Сикстинской мадонны» и поставил ее в мягкое кресло, стоявшее рядом с диваном. Взгляд Марии завораживал. От страдальческого, беззащитного лика младенца Христа нельзя было оторвать глаз…
Сильно уставший от впечатлений прожитого дня, Григорий уснул быстро. Мозг его окутала липкая паутина сновидений. Снились атаки, бомбежки, гибель друзей-однополчан, не раз попадал к немцам в плен, отчего сразу просыпался с учащенно
Сегодняшний сон был соткан из тяжелейших эпизодов войны и дум, навеянных теми минутами и часами, когда он, словно забыв про все, сердцем врывался в мир страданий святой Марии и ее младенца-сына Христа.
Как это часто бывает во сне, мертвые не только оживают, они продолжают жить в новых ситуациях и неожиданных поступках. Альмень Хусаинов… Ведь он погиб еще 3 октября, заслонив Григория своим телом от автоматной очереди, когда вырывались из окружения. А сейчас Альмень улыбается своему командиру ослепительно светлой улыбкой и на слова Казаринова: «Альмень, ты же убит?» — отвечает: «А с кем же вы будете брать высоту, товарищ лейтенант?»
— Какую высоту? — удивился Казаринов.
— Как — какую?! Командарм Говоров приказал нашему двенадцатому разведбату взять высоту 73,15. Майор Корепанов погиб… Батальоном приказано командовать вам… Вон смотрите — даже Солдаткин пришел из-за Днепра. Оглянитесь… Посмотрите, сколько нас поднялось из могил, чтобы под вашей командой взять высоту!..
По спине Казаринова пробежал озноб. Он оглянулся назад, посмотрел по сторонам и увидел огромную рать. И все спешили к нему. В лицах некоторых он узнавал однополчан из своего полка, который погиб почти полностью, когда выходил из первого окружения. И вдруг откуда ни возьмись, словно из-под земли, перед ним выросли Иванников, Вакуленко и «Одесса». Казаринову стало не по себе. С развернутым знаменем полка к нему со стороны облетевшей рощицы, тяжело припадая на правую ногу, бежал сержант Николай Егорович Богров. Его поддерживал за руку его сын Егор и что-то говорил ему, в чем-то убеждал. Но слов Егора Григорий не слышал. Он никак не мог понять, какую высоту он должен брать в атаке и по чьему приказу он назначен командовать батальоном. В голове Казаринова все перемешалось. Он видел вокруг себя толпы вооруженных винтовками, автоматами и гранатами бойцов и сержантов, слышал их выкрики: «Лейтенант!.. Веди нас на высоту!.. Мы возьмем высоту!.. Веди нас!..» И вдруг… Что случилось?.. Почему он лежит на носилках и не может шевельнуть ни рукой, ни ногой, хотя в теле не чувствует никакой боли. И Григорий что есть мочи крикнул:
— Вакула!.. Иванников!.. Снимите меня с носилок!..
— Лежите, товарищ лейтенант! Вы смертельно ранены. Мы понесем вас под знаменем полка и похороним со всеми почестями на занятой высоте. Вы командуйте нами, и мы пойдем за вами на смерть!..
Эти слова сказал Иванников, а Вакуленко, видя, что Казаринов хочет приподняться, стал удерживать его:
— Лежите спокойно, лейтенант!.. Вам нельзя шевелиться, у вас навылет пробито сердце…
Только теперь, слегка приподняв голову, Казаринов увидел огромный поднимающийся к небу холм, на котором виднелись темные силуэты немецких танков и артиллерийских орудий. Пологие скаты холма были запружены немецкой пехотой и самоходками.
И Казаринову стало страшно. Страшно не за жизнь свою, которая вот-вот отлетит от него, а за то, что он еще никогда не командовал батальоном… А тут предстояла такая битва!.. Он выискивал глазами кого-нибудь из старших офицеров, чтобы посоветоваться, как лучше, правильнее начать атаку высоты, но поблизости никого из средних и старших командиров не видел.
И вдруг голос… До боли знакомый голос:
— Лейтенант Казаринов!.. Приказываю вам и вашему батальону взять высоту!..
«Неужели командарм?! Это его голос!.. Но где же
он сам?»И Казаринов крикнул в пространство:
— Я не вижу вас, товарищ генерал!.. Повторите свой приказ. Я не вижу вашего лица… Где вы?
И тут, словно чудо, рядом с носилками, на которых лежал Казаринов, будто сотканная из воздуха, появилась фигура генерала Говорова. Он молча опустился рядом с носилками на колени, снял с головы серую каракулевую шапку и поцеловал Казаринова в лоб. Потом командарм встал, надел шапку и, показав рукой в сторону огромного холма, запруженного немецкой пехотой и танками, громко и отчетливо, так, чтобы слышал весь батальон, скомандовал:
— Лейтенант Казаринов!.. Приказываю взять высоту! В атаку батальон поведут ваше простреленное сердце, знамя полка и святая Мария с младенцем на руках!..
Казаринова обуял страх, и он что было силы крикнул в сторону, откуда только что прозвучал голос командарма:
— Но зачем же Мария и ее сын-младенец?.. Они погибнут в огне атаки!
— Мария и ее сын не погибнут ни в каком огне! Они вечны! — послышался откуда-то сверху, точно с неба, голос командарма. — Выполняйте мой приказ!
И тут… О чудо!.. Рядом с развернутым знаменем полка Казаринов увидел на легком светлом облачке мадонну Марию с сыном на руках.
— Лейтенант Казаринов, ведите батальон в атаку!.. Вы смертельно ранены… Вам нужно успеть взять высоту! — твердо прозвучал голос генерала Говорова.
Казаринов почувствовал на своих щеках горячие слезы, приподнялся на носилках и крикнул что есть мочи:
— Батальон!.. За Родину!.. Вперед!..
И тут все двинулось, все заходило, все закружилось… Казаринов видел силуэты бегущих на высоту людей с автоматами, стреляющих на ходу, видел лицо Иванникова, который нес носилки и что-то кричал, а что — разобрать было трудно. А когда Григорий поворачивал голову туда, куда двигался атакующий батальон, в сторону высоты, то видел только вспышки орудийных выстрелов немцев, видел знамя полка которое нес Егор Богров, а рядом со знаменем на светлом невесомом облачке стояла с младенцем на руках Мария.
Атакующие цени батальона, теряя на бегу бойцов, поднимались все ближе и ближе к вершине высоты, на которой возвышалась огромная стела. Григорий даже не заметил, как и когда она появилась. Минуту назад ее на вершине не было. А склонившийся над изголовьем Григория Альмень Хусаинов сказал громко, так, чтоб слышали Иванников и Вакуленко, несущие носилки с Казариновым:
— Это памятник вам, товарищ лейтенант!.. Командарм приказал похоронить вас под этой стелой.
— Зачем же меня хоронить, ведь я еще жив, — проговорил Казаринов. — Я хочу жить!.. У меня родился сын!.. Мне нужно вырастить его… Скажите генералу, чтобы он не торопился хоронить меня…
— Но у вас же навылет прострелено сердце, — шептал Казаринову Альмень. — Об этом знает весь батальон. С простреленным сердцем люди не живут.
Григорий хотел что-то сказать Альменю, но не успел. От видения крови на голеньком плечике младенца Марии он содрогнулся и тут впервые почувствовал, что сердце в груди его еще стучит. Если оно и навылет прострелено, но оно все-таки работает, оно гонит кровь.
И Григорий что есть силы закричал, обращаясь к святой Марии:
— Мария, твой сын ранен!.. Опустись на землю, перевяжи ему плечо, он истекает кровью!..
Но Мария не расслышала слов лежащего на носилках Казаринова и все тем же тревожно-скорбным взглядом смотрела на него.
…А вершина высоты была все ближе и ближе. Кругом почему-то беззвучно рвались снаряды, поднимая в небо огненно-черные фонтаны. Развеваясь на ветру, во многих местах пробитое знамя полка касалось босых ног Марии. Вот уже новая струйка крови показалась на голеньком тельце младенца. В груди Григория простреленное навылет сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот совсем разорвется. И он опять закричал что было мочи: