Высота

— Садись, лейтенант, гостем будешь.

— Спасибо. Сидеть некогда, роты минируют шоссе. Даже люди из медсанбата и те помогают саперам.

— Вы же разведчик, лейтенант. На кой черт вам сдались эти минные поля? — пьяно и как-то зазывно улыбаясь, проговорил Реутов.

— Саперы не справляются, товарищ полковник. В порядке аврала к ним подключили разведчиков. К утру им нужно успеть заминировать Минское шоссе и обочины. Остались считанные часы. А через час выходим на захват. Приказ командарма — во что бы то ни стало взять «языка». Разведбатальон хасановской дивизии еще не прибыл в Можайск, так что вся армейская разведка падает на мою маленькую роту, сформированную из вышедших из окружения.

По мутным, пьяным глазам полковника было заметно, что он, делая вид, что внимательно слушает Казаринова, на самом деле думал о чем-то своем, крайне важном, но только не о том, о чем говорил лейтенант.

— Остались… считанные… часы… — с расстановкой, придавая каждому слову свой, какой-то особый, смысл, проговорил Реутов.

Неожиданный, почти истеричный смех, вырвавшийся из груди Реутова, словно ледяной волной обдал Казаринова. Так хохочут душевнобольные или люди с надорванной психикой. С трудом остановив душивший его смех, Реутов взял с бочки фляжку с водкой и разлил ее до конца: вначале в консервную банку, потом в алюминиевую кружку. Кружку пододвинул Казаринову.

— Говоришь — остались считанные часы?.. Часы!.. — И снова неудержимый раскат нервного смеха поколебал слабенькое пламя коптилки, сооруженной из сплющенной гильзы 45-миллиметрового снаряда. — Как это кощунственно звучит! «Остались считанные часы…» — Реутов скрестил на груди волосатые руки, пьяно покачался на носках и, склонив набок голову, сквозь злой прищур в упор, словно вызывая на предельное откровение, стал смотреть в глаза Казаринову. — О каких часах сейчас можно говорить, лейтенант?.. Давай-ка лучше выпьем. — Помолчал и, как-то сразу весь сникнув, словно потухнув душой, провел ладонью по небритым щекам и подбородку. — Не суди меня строго за трагедию на Днепре. Я знаю: гибель жены ты приписываешь мне. А зря! Зря, потому что завтра или через неделю мы будем кому-то приписывать падение Москвы. А приписывать будем!.. Поверь мне — будем!.. По кому? Тебе?.. Мне?.. Командарму?..

— Что вы хотите этим сказать, товарищ полковник? — тотчас же спросил Казаринов, делая вид, что не совсем понял значение слов полковника.

— Нет, лейтенант, ты все понимаешь… Ты только делаешь вид, что кое-чего не понимаешь. А потому давай лучше выпьем. Уступи хоть в этом. — Реутов взял с бочки алюминиевую кружку с водкой и протянул ее Казаринову. Другой рукой он поднял консервную банку: — Пей!.. У меня сегодня пир!.. Пир во время чумы! Я пригласил тебя на этот пир как виновник гибели твоей жены и еще нескольких десятков человек. Сегодня утром следователь военного трибунала так и сказал: «Вы совершили преступление». — Какое-то время Реутов жадно смотрел в глаза Казаринову, стараясь понять: верный ли тон он взял, разговаривая с лейтенантом, могут ли его слова вызвать хоть каплю сочувствия и жалости в его душе, не переборщил ли он, говоря о своей вине на Днепре, не насторожил ли он лейтенанта своим излишним откровением о надвигающемся крахе армии и падении Москвы?.. Не прочитав ничего определенного в отчужденном взгляде лейтенанта, он решил перевести разговор на другое: — А капитана Дольникова ты еще почувствуешь, лейтенант. Хотя его зачем-то отозвали в Москву, но он к нам вернется. Он мягко стелет, да жестко спать. Ну что ты остолбенел?! Тащи!.. Ведь мы с тобой солдаты. — Реутов тыкал в грудь Казаринова алюминиевой кружкой с водкой. — Я за свое отвечу!.. За все отвечу… За погибших в Днепре раненых и за твою жену!..

— Не могу, товарищ полковник. Я нахожусь на выполнении боевого задания. Через час выходим в разведку.

И снова неудержимый нервный смех Реутова глухо прозвучал под сырым бревенчатым накатом блиндажа.

— Говорить — боевое задание? — Искривив в кислой гримасе лицо, Реутов одним духом выпил водку из алюминиевой кружки и из консервной банки. Выпил жадно, и можно было подумать: если бы в эту минуту кто-нибудь попытался отнять у него водку, он непременно погиб бы. Выпив все до конца, сделал два глубоких вдоха и выдоха. — Свое боевое задание я уже выполнил, лейтенант. По этому боевому заданию я позорно отступал от Днепра до стен Москвы. А другие, такие же, как ты, калики перехожие, проделали этот позорный марафон аж от самой границы. Бежали, провожаемые проклятием стариков, женщин и детей, которых мы бросили на погибель и поругание варваров. — Реутов вдруг замолк и, глядя поверх головы Казаринова, замер, точно увидел за его спиной что-то испугавшее его, непонятное и таинственное. — Теперь я вижу… Вижу все!.. Боже мой, если б ты знал, лейтенант, как я прозрел за весь этот позорный путь от Днепра до Москвы!.. Ведь ты тоже кончал военное училище, лейтенант?

— Разумеется, — сдержанно ответил Казаринов, выискивая повод как можно скорее избавиться от пьяного полковника, жалкого в своей ущербной философии.

— Ведь тебя тоже учили, лейтенант, что война, если она разразится, для нашей легендарной непобедимой армии будет только наступательной. А если и должна пролиться кровь в грядущих сражениях, то она прольется только на земле врага!.. Не так ли, лейтенант?

— Я не совсем… понимаю вас, товарищ полковник, — уходил от откровенно провокационного вопроса Казаринов.

На лице Реутова застыло некое подобие улыбки, искривившей его тонкие бескровные губы.

— Я тоже не все понимаю. А то, что понимал раньше, теперь лопнуло, как мыльный пузырь. Все, чему учили нас в военных академиях, разлетелось тополиным пухом.

Где-то совсем недалеко от блиндажа разорвался тяжелый снаряд. От его взрыва колебнулось пламя мерцающей коптилки.

Реутов вдруг резко вскинул голову и не то о чем-то задумался, не то к чему-то стал прислушиваться.

— Слышишь, лейтенант?.. Думаешь, это снаряд разорвался? — Реутов продолжал прислушиваться.

— Думаю, что снаряд, к тому же тяжелый, из дальнобойного орудия, — ледяным голосом ответил Казаринов и мысленно составил фразу, которой даст понять полковнику, что ему необходимо срочно идти на выполнение боевого задания. Григорий видел, что с каждой минутой полковника развозило все больше и больше. К чувству ненависти к Реутову в душе Григория примешивалось чувство брезгливости к не в меру разболтавшемуся пьяному человеку.

— Нет, дружище, ты ошибся… Это не снаряд разорвался… Это панихидный залп по нашей разбитой дивизии, от которой остались только три пробитых пулями полковых знамени да сотни две бойцов и командиров, что вышли из вяземского ада. — Реутов расслабленно опустился на канистру из-под бензина и беспомощно свесил руки.

— Вы просто устали, товарищ полковник. Вам надо обязательно отдохнуть, — сдержанно произнес Казаринов, хотя в душе его все с большей силой вспыхивало озлобление к командиру, впавшему в непозволительную панику. — Зачем вы меня вызвали, товарищ полковник? — после паузы резко спросил Григорий.

Реутов, опираясь правой рукой о сырую глиняную стену блиндажа, поднялся с канистры, вплотную подошел к лейтенанту, положил руки на его плечи и пьяными, полными слез глазами уставился на Казаринова. Губы его мелко дрожали.

— Моя судьба, лейтенант, в твоих руках. Лучше пристрели меня здесь… Сейчас… Прямо в блиндаже… У самого не поднимается рука… Только отведи от меня приговор трибунала… У меня семья… Трое сыновей… Они никогда не простят мне… Позор ляжет и на них… — Голос Реутова, прерываясь, переходил в глухие рыдания. — Хочешь, я встану перед тобой на колени, лейтенант?.. — Сказав это, Реутов начал медленно опускаться, но Казаринов удержал его.

— Опомнитесь, товарищ полковник!.. Ведь вы старший командир. — Казаринов больше не мог скрывать своей брезгливости к трусливому и жалкому человеку.

— Я вызвал тебя, чтобы попросить прощения… — с трудом выговаривал слова Реутов. — Это я… я виноват в гибели твоей жены. Не выдержал, сдали нервы…

— Товарищ полковник, я больше не могу у вас задерживаться. Мне нужно подготовить к выходу группу захвата и идти на выполнение боевого задания командарма.

Реутов стоял посреди блиндажа и, закрыв ладонями мокрое от слез лицо, пьяно покачивался.

— Лейтенант, защити меня перед следователем трибунала.

— Как я могу защитить вас?