Высший пилотаж киллера

Он вздрогнул. Помотал головой.

– Нет. Не помню. Сказал же – глупые вопросы были, я их и понять не мог.

Я положил автомат на колени.

– Эх ты, придурок. Может, ногу тебе прострелить, как средство для памяти?

– Не нужно, я… – Он не знал, что будет дальше.

Я долго-долго вздохнул. Сделал вид, что успокоился. Почти. Он тоже слегка расслабился.

– Ладно. А что это у вас с Метелей за банда? Где вы собираетесь, что делаете?

Он покачал головой.

– Нет, не спрашивай. Меня пришьют, если скажу.

Я передернул затвор, выбросил руку вперед, к его ногам.

– Скажу, скажу!..

Я не выстрелил, да, в общем-то, и не собирался. Хотя, конечно, мог и выстрелить. Я плохо контролирую иные ситуации, а за этого Жалымника даже угрызений совести, наверное, не почувствовал, даже если бы и выстрелил.

– Мы собираемся в разных местах. Раскладываем кой-кого, ставим на хор, а потом режем на куски. У них там еще какие-то песни есть, вроде молитвенных…

– Ерунда, молитвами такое не прикрывают. Молитвы вообще-то о нормальной любви сложены.

– Ну, они называют это псалом Сатане. Я не знаю, как это по-твоему называется.

– Сколько раз ты на такой вечеринке присутствовал?

– Только однажды, меня не очень пускают.

– Не пускают, а в такой тачке мотаешься? Что-то ты туфту гонишь, парень.

– Это другое, я у них вроде как сборщик налогов, вот и достается мне. Хотя больше, конечно, отдаю.

– Рэкет?

Он кивнул.

– Ну, ладно, это мне не интересно. – Я внимательно посмотрел на него. – Пока. Может, когда-нибудь, после того, как я сделаю этого обидчика Веточки, мы вернемся к этому разговору.

Он снова кивнул. Но в глубине его потемневших от боли глаз мелькнуло что-то очень похожее на торжество. Он не верил, что я справлюсь с его «крышей». Пусть так думает, они все так думают, пока их старшого не заметут. А когда это случится, то сразу во все верят, и ищут нового пахана, и ждут возможности снова сбиться в стаю.

«Шестерка», просто записной «шестерка». Таких всегда будет очень много, его даже бить расхотелось.

– Слушай, вы всегда девиц режете?

– Нет, говорят, иногда и пацаны попадаются. Но редко.

Так, это уже было интересно. Но этим пусть занимается Шеф, у меня своя проблема.

– Где в следующий раз будете веселиться?

– Ну, где-то по Ленинградке, в районе Малина.

– Когда?

– Я…

– Когда? – Я помолчал. – И учти, еще раз заставишь повторить вопрос, будешь лечить ноги. А если разозлишь, то и вовсе придется пули из башки выковыривать. Сам не сможешь, в морге помогут.

Он кивнул.

– Завтра, в полночь. У нас всегда все в полночь происходит. Сатана все-таки нас защищает…

Я скептически посмотрел на него. Встал. Поставил машину на предохранитель.

– И сегодня?

– Только ты, знаешь… – он поднял голову.

Я размахнулся и изо всей силы вмазал ему рукоятью автомата в челюсть. По треску кости стало ясно, что пару зубов ему придется вставлять. Я только надеялся, что уже в тюремном госпитале. Там это делают очень плохо и очень больно. Если вообще до этого доходит.

– Я все знаю, – сказал я ему на прощание и ушел.

Про себя я подумал, что теперь многое будет зависеть от того, о чем он догадывался, а о чем нет. Но это должно было выясниться довольно скоро.

Глава 33

Я сидел в своей машине, поставленной уже на знакомом месте, и злился. Я злился, что не выяснил, как он будет врать про деньги, про свои доходы, а это стоило бы послушать. И еще – что начальники сняли «наружку».

И вот приходится сидеть и смотреть, что будет. Но просто уехать я тоже не мог. Никогда бы не простил себе, если бы что-то произошло незамеченным. А то, что должно произойти, – я знал точно.

Вообще-то, даже в блатне для наблюдения используют кого попроще, мальчишек, порченных фраеров, штымпов, но с этим в нашей Конторе считаться не желали, и вот приходилось работать мне. Никуда не деться. Впрочем, я решил сидеть не больше часа. Если за это время ничего не произойдет, значит, он будет звонить, и я обязательно получу его разговоры в сводке Шефа. Но и меньше сидеть мне нельзя было, потому что Жалымнику нужно было привести себя в порядок, кое-что собрать, и лишь потом он вздумает винтить, если вздумает. А моим делом будет – посмотреть, куда и к кому он уваливает.

Пока все было тихо, я представил себе, что он говорил правду. Если на даче подстроил взрывное устройство не он, если с ним работал не Метеля, который, по всей видимости, был его корешом, значит, я не учел какую-то вторую силу, выступающую против меня. И это был тупик, дальше я ничего даже представить не мог.

Поэтому я решил зря нервы не тратить, надеяться, что Жалымник просто артист и потому не раскололся, и потому же не дрогнул, когда я ввалился к нему первый раз – что тоже смущало меня, – а вот сейчас он устроит что-нибудь, что выдаст его с головой, и я с блеском завершу это дельце.

Вот так я себя уговаривал, хотя ни минуты не надеялся на это по-настоящему, не надеялся, что расследование может быстро кончиться тем, что завтра около Малина возьмут всю банду, и пришьют срока, и выбьют из кого-нибудь хоть что-нибудь о Веточке.

Но тут из подъезда вышел Жалымник. Он был в темных очках, чтобы скрыть синяки под глазами, и нес коробку от немецкого пива. В коробке что-то было, мне очень захотелось посмотреть, что именно. Я уже было положил руку на дверцу, чтобы выскочить и обшмонать Жалымника, пока он будет греть машину, но он греть ее не стал. Просто сел, швырнул коробку на заднее сиденье и выкатил на проезжую часть перед домом.

Мы вышли на Волоколамское шоссе, потом покрутили по Соколу. И вот тут у меня зародились подозрения, что он меня увидел и решил избавиться. Уж очень он странно задергался, смысл в его передвижениях пропал.

Мы прошлись по Марины Расковой, по Песчаной, вдруг повернули и по Алабяна вновь оказались на Соколе. Теперь сомнения у меня не было.

Теперь он шел очень быстро. Чтобы не потерять его на очередном светофоре, мне пришлось подобраться совсем близко. Ну, думаю, если он ошибется и куда-нибудь вмажется, прижму его и все-таки обшмонаю. Но он всегда выкручивался.

За площадью перед Белорусским он ушел вправо, едва не сцепился с тремя машинами одновременно у Тишинки и спасся, только заехав на бордюр совершенно нелепого и уродливого памятника брежневской поры, кажется, имени Дружбы народов, который по всей Москве даже добропорядочные граждане с первого же дня называли Гогин Член, намекая на его сугубо фаллическую форму и странные буквы, пущенные сбоку, как блатная татуировка.

Потом он что-то попытался сделать на Кольце. Мне удалось не столкнуться с грузовиком, хотя правый бок я ободрал изрядно. На Зубовской он покружил, хитро пройдя через двор дома, примыкающего к Академии Фрунзе, и вернулся назад, а я мысленно поблагодарил его, потому что ловушка для дураков была отменная. Я сам не мог до площади перед Павелецким вокзалом понять, почему он от меня там не оторвался. Наконец на Таганке, выйдя из правого ряда налево, подрезав сразу три ряда машин, он пошел вниз по Радищева, мимо двадцать третьей больницы, в которой я как-то лечился от очереди из самодельного автомата.