Выстрелы в Сараево(Кто начал большую войну?)

4 сентября (нов. ст. — И. М.), И. М завершив лечение в Наухайме, Гартвиг с дочерью, которая его всегда сопровождала, вернулся в Белград. Утром без промедления детально расспросил меня о событиях во время своего отсутствия. В ходе доклада я упомянул и о своих недвусмысленных предостережениях Пашичу в том смысле, что балканские страны, в данном случае Сербия, не считаются с интересами России, хотя в будущем их может спасти только покровительство России. Эти мои слова посланнику были, очевидно, неприятны, но он ничего не сказал. Отпуская меня, заметил, что прочитает все мои донесения и телеграммы в министерство иностранных дел. После меня был принят полковник Артамонов, а затем Гартвиг отправился повидаться с Пашичем.

Днем Гартвиг зашел в канцелярию, где я занимался консульскими делами, поскольку в Белграде у нас не было консульства. Посланник стоя известил меня о своей встрече с Пашичем, которого он застал озабоченным ходом событий. Между прочим, тот заметил, что в середине августа получил от Гучкова телеграмму следующего содержания: «Остаетесь ли при прежнем решении? Бог Вам в помощь!» [250] . Я не смог скрыть от посланника свою злость. «Спрашивается, к чему вообще миролюбивые заявления, если выходит, что решение было принято еще в июле, при посещении Белграда Гучковым»? Посланник на меня недовольно посмотрел, повернулся и вышел.

250

Речь идет о ранее принятом Н. Пашичем решении начать войну против Турции.

Не будучи в пять часов позван на чай к Гартвигам, как это ранее было принято, я отправился к Артамонову, чтобы выразить свою радость в связи с возвращением посланника, что снимало с меня тяжелую ответственность. За разговором по поводу событий, которые, несомненно, приближались, я рассказал ему, что слышал от Гартвига об опасной и почти пророческой телеграмме Гучкова. Артамонов и сам не ожидал такого оборота, а потому попросил моего согласия оповестить о том свое руководство в Генштабе. Я согласился при условии, что он передаст это как приватное сообщение.

(…) Вечером в канцелярию заглянул полковник Артамонов и показал мне письмо, которое он послал генерал-интенданту Данилову. Приведу его почти дословно:

«Меня поставили в известность, что в середине августа Пашич получил от Гучкова телеграмму, которая гласила: «Остаетесь ли при прежнем решении? Бог Вам в помощь!». Приводимая телеграмма, подстрекающая сербов к войне, подтверждает характеристику Гучкова, сделанную мною в рапорте от 16 сего июля [251] . Вызывает сильнейшее недоумение, как может Гучков, клеймивший нашу неподготовленность к войне, ныне так легкомысленно подталкивать к вооруженному выступлению сербов и болгар, создавая у них иллюзию, что неофициальная Россия в нужную минуту вступится за них? Вышеизложенное сообщаю с оговоркой, что я это узнал совершенно доверительно и в сугубо частном порядке от нашего первого секретаря Штрандмана. Последний, со своей стороны, это узнал от посланника. Посланник, который ознакомлен с телеграммой, пока что не поделился со мной этой информацией».

251

Из упомянутого рапорта В. А. Артамонова от 16 июля 1912 года: «Сербские деятели усмотрели в А. И. Гучкове наиболее яркого представителя русского общественного мнения, устами которого, казалось, неофициальная Россия выражала свои желания, сообщала то, чего не хотели или не могли сказать ее официальные представители. Вероятно, сербы предположили, что неофициальная Россия благословляет их на войну в союзе с болгарами и, в случае надобности, поддержит их».

Артамонов был, на самом деле, в недоумении… И он, так же как и я, должен был заметить трагическое различие между точкой зрения Гартвига и Неклюдова [252] , т. е. между представителями России в двух соседних невралгических центрах, от которых могла зависеть дальнейшая судьба не только Балкан, но и Европы. В то время Гартвиг, совершенно очевидно, утаивал симпатии, которые питал к подстрекателю Гучкову. Неклюдов, как мне было известно, испытывал страх за Россию в случае войны с Австро-Венгрией. В своей телеграмме Сазонову он совершенно искренне указывал на то, что неуспешная война стала бы источником самых страшных несчастий и потрясений, что это была бы гибель для России — во всяком случае, для той России, которой он служит и которая для него была историческим, а не географическим понятием. Мы с Артамоновым не только предчувствовали, но и отлично знали, что близятся воистину угрожающие события — не потому только, что возникшая ситуация может привести к войне, но и потому, что война, невзирая на ее исход, неизбежно приведет к катастрофе [253] .

252

Неклюдов Анатолий Васильевич (1856–1943, Ницца) — русский посланник в Болгарии (1911-14) и Швеции (1914-17).

253

Штрандман В. Н. Указ. соч. С. 169–171.

Сербы все-таки пошли напролом, разгромили турок, Австрия была в шоке от резкого усиления своего соседа и затаила реваншистские планы… Скоро это аукнется сараевскими выстрелами, Июльским кризисом и всеобщей катастрофой. Но в тот момент, пусть с грехом пополам, в отношениях Гартвига и Артамонова победил дух сотрудничества, а не тщеславия и соперничества. Судя же по разысканиям специалиста по военной разведке К. Звонарева, доверие Артамонова к «фанатику панславянской концепции» порой перехлестывало через край в ущерб интересам дела. Вот военный агент в Австро-Венгрии полковник М. И. Занкевич сообщает Генштабу, что некоторое время назад он обратился к полковнику Артамонову с просьбой помочь ему, используя свои каналы, организовать наблюдение в Боснии и Герцеговине (тут снова возникает тень Малобабича). Артамонов почему-то уведомил об этом Гартвига, который, послав в министерство иностранных дел депешу политического характера, упомянул и о просьбе Занкевича. В министерстве депеши такого рода литографировались и рассылались во все посольства и миссии. Занкевич умолял Генеральный штаб принять меры, чтобы его просьба к Артамонову не попала в этот литографируемый материал.

Конечно, непримиримость Артамонова, будь то к экстремистским методам «Черной руки» или к интригану Гучкову, не следует преувеличивать. Еще менее в том был замечен Гартвиг. Балканский коловорот стал их судьбой, их фатумом…

И сейчас, десятилетия спустя, эти имена — Гартвиг, Артамонов — снова соседствуют в разноязычных публикациях к столетию Сараевского покушения. Снова скрещиваются копья, снова одни их сажают на скамью подсудимых, другие поминают с благодарностью.

И последнее пристанище нашли они рядом, на белградском Новом гробле. Правда, могила Гартвига на видном месте и вполне ухожена, а где место упокоения Артамонова мне никто подсказать не смог, даже сотрудница панчевской библиотеки Несиба Палибрк-Сукич, лучший знаток жизни русской эмиграции в этом придунайском городке. Русская больница в Панчеве, где умер от ран наш полковник, сохранилась; сейчас здесь школа, но выглядит она не только снаружи, но и изнутри совершенно как лазарет; тут даже пахнет лекарствами. Последний приют для сотен и сотен русских… Ушедших, но завещавших нам любить и сохранить Россию.

Пока я раздумывал, как завершить эту главу, пришло письмо от Ю. Сербского, высказавшего довольно необычную просьбу:

Будет возможность, попробуйте узнать у кладбищенских надзирателей, посещает ли кто могилу Гартвига? Мы с Л. А. Верховской несколько лет назад сделали эксперимент: на Новодевичьем кладбище на могиле Кедровых (родственников Верховских) оставили в бутылочке записку с нашими телефонами. Через несколько месяцев потомки Кедровых откликнулись!..

Увы, я уже пробовал обращаться к кладбищенским смотрителям в поисках могил М. В. Родзянко и генерала М. В. Алексеева: они похоронены на том же кладбище, но не на главных аллеях. Нет, сербы давно забыли дорогу к русским могилам. Ни Родзянко, ни генерала Алексеева нет даже в электронной памяти кладбищенских компьютеров. За справками посылают к настоятелю Русской церкви Св. Троицы, на другой конец города, а тот далеко не всегда рад непрошеным гостям…

Нет, милостивый Николай Генрихович, все же славянофильский соблазн — опасная штука. Да и неблагодарная. Иначе бы не исчезла улица вашего имени в потемках веков.

VI. НЕ ЗНАТЬ О ЗАГОВОРЕ ГАРТВИГ НЕ МОГ

В австрийской и немецкой публицистике прошлых лет хватало спекуляций на тему отношений Гартвига и Артамонова. В поиске «русского следа» авторы таких фантазий рассуждали в духе гоголевского героя: давай сюда и веревочку, в дороге все сгодится. Вот, например, как по-свойски разделался с нашими дипломатами Ганс Бауер.

В своем просербском поведении Гартвиг был поддержан военным атташе, который состоял при нем (Артамонов никогда не был сателлитом Гартвига. — И. М.). Помянутый, полковник Артамонов, быстро вступил в служебное и общественное соприкосновение с Димитриевичем. Между двумя офицерами (Гартвиг не был военным. — И. М.) скоро установились отношения доверия. Русский полковник был посвящен в деятельность «Черной руки», он одобрял ее планы и поддерживал ее пропаганду в Австро-Венгрии денежными средствами. Когда же, наконец, сербские националисты замахнулись для последнего удара, то Димитриевич снова доверил план покушения русскому военному атташе… Получив столь серьезное известие, Артамонов попросил дать ему срок, чтобы передать эту информацию своему правительству. Через несколько дней с одобрения других членов «Черной руки» он объявил: «Идти только вперед! Если на вас нападут, вы одни не останетесь!» (Эта легенда кочует из статьи в статью, из книги в книгу. А запустил ее масон Божин Симич со слов революционера-эмигранта В. Сержа. Между тем обещание Артамонова, чиновника средней руки, ничем не обязывало Россию. — И. М.).

Артамонов после войны продолжал жить в Белграде, высоко почитаемый югославским правительством, которое не могло не чувствовать себя обязанным ему. (Штрандман в своих мемуарах жалуется, что и его, и Артамонова в 30-е годы уже игнорировали и не приглашали на важные государственные мероприятия. — И. М.). Он не подвергал сомнению эти доводы «Черной руки» (вероятно, так и было до момента выхода книги Бауэра в 1930 году. — И. М.).